Восставший из ада. Ночной народ - Клайв Баркер Страница 3

Но она стала только началом. Стоило Фрэнку ее ощутить, как еще с десяток других запахов наполнили его разум. Ароматы, которые до того он едва замечал, неожиданно обрели невероятную силу. Непреходящее благоухание унесенных цветов; запах краски на потолки и живицы в дереве под ногами – все это ударило в голову. Он даже мог учуять темноту за дверью, а в ней смрад от помета сотен тысяч птиц.

Фрэнк закрыл нос и рот рукой, лишь бы ослабить этот натиск, но из-за вони от пота на пальцах у него закружилась голова. Его бы вырвало, но тут в мозг хлынул поток новых ощущений, идущих от каждого нервного окончания и вкусового сосочка.

Казалось, он чувствовал, как пылинки сталкиваются с его кожей. От каждого вдоха горели губы, от каждого моргания – глаза. Желчь жгла горло, а из-за кусочка вчерашней говядины, застрявшего в зубах, всю систему свело спазмами, когда с него на язык упала капелька подливки.

Уши стали не менее чувствительны. Голова раскалывалась от тысячи звуков, некоторые из них Фрэнк породил сам. Воздух, разбивающийся о барабанные перепонки, был ураганом, газы в кишечнике – громом. Но существовали и другие шумы – не счесть им числа – атаковавшие его откуда-то из вне. Голоса, кричащие от злости, шепоты любви, рев и дребезжание, обрывки песен, рыдания.

Неужели так звучал мир – утро, врывавшееся в тысячи домов? Фрэнк не мог прислушаться; какофония лишила его возможности анализировать.

Но было кое-что похуже. Глаза! Боже, он понятия не имел, что возможно такое мучение; он, тот, кто считал, что на Земле нет ничего, способного его поразить. Как же теперь его кружило! Повсюду зрение!

Обыкновенная штукатурка на потолке обернулась жуткой географией мазков. Простой узор на рубашке – невыносимо запутанным переплетением нитей. В углу Фрэнк увидел клеща на голове мертвого голубя, увидел, как тот мигнул, распознав, что его заметили. Слишком много всего! Слишком много!

В ужасе Фрэнк закрыл глаза. Но внутри оказалось даже больше, чем снаружи; воспоминания, чья жестокость потрясла его до грани бесчувствия. Он пил молоко матери и давился; чувствовал руку брата на шее (Драка, родственное объятие? Неважно, в любом случае он задыхался). И еще больше; сильно больше. Короткая жизнь, полная впечатлений, идеальным почерком записанных на коре головного мозга, и теперь все они разрушали психику Фрэнка своим настойчивым желанием того, чтобы о них вспомнили.

Казалось, Фрэнк сейчас взорвется. Если не считать громких криков, мир за пределами головы – комната и птицы за дверью – не мог сравниться с воспоминаниями. Лучше так, подумал он, и попытался открыть глаза. Но те не послушались. То ли слезы с гноем, то ли игла с нитью закрыли их накрепко.

Он подумал о лицах сенобитов: о крюках, о цепях. Может, они уже провели подобную операцию и над ним, бросив в темницу его собственного разума, в вереницу его собственной истории?

Испугавшись безумия, Фрэнк принялся взывать к своим мучителям, хотя уже не верил, что его услышат.

– Почему? – взмолился он. – Почему вы так поступаете со мной?

Эхо от слов ревело в ушах, но он едва обратил на него внимание. На поверхность всплывало все больше впечатлений из прошлого, измываясь над Фрэнком. Детство покалывало язык молоком и фрустрацией, но к нему уже присоединялись взрослые ощущения. Он вырос! Был усатым и могучим, с тяжелыми руками и мощным кишечником.

Юношеские радости принесли с собой привлекательность молодости, но годы ползли, и слабые ощущения потеряли свою силу, понадобился опыт насыщеннее. И вот он снова возник, но во тьме, в подсознании, казался острым и резким.

Фрэнк чувствовал неописуемые вкусы на языке: горькие, сладкие, кислые, соленые; чуял пряности, дерьмо, волосы матери; видел города и небеса; видел скорость, видел глубины; преломлял хлеб с уже умершими людьми; его обжигал жар от их слюны на щеке.

И разумеется были женщины.

Посреди всей сумятицы и хаоса постоянно всплывали воспоминания о женщинах, штурмующие его своими ароматами, текстурами, вкусами.

Близость такого гарема возбудила Фрэнка, несмотря на все вокруг. Он расстегнул штаны, принялся гладить член, ему больше хотелось просто излить семя, освободиться от этих существ, чем получить удовольствие.

Ублажая себя, Фрэнк понимал, пусть и не полностью, как жалко сейчас выглядит: слепой человек в пустой комнате, возбужденный видениями. Но выматывающий, совершенно безрадостный оргазм даже не замедлил неумолимую череду воспоминаний. Колени у Фрэнка подогнулись, и он рухнул на пол туда, где только что упало его семя. Ударившись о доски, почувствовал спазм боли, но тот сразу смыло очередной волной памяти.

Фрэнк перекатился на спину и закричал: кричал, заклинал, чтобы все это прекратилось, но ощущения стали еще сильнее, взлетали на новую высоту с каждой новой мольбой, срывавшейся с губ.

Жалобы слились в единый шум, все слова и смысл затмила паника. Казалось, никакого выхода, кроме безумия, из этого круговорота нет. Никакой надежды, кроме как оставить всякую надежду.

И как только в голове появилась эта последняя, вгоняющая в отчаяние мысль, мучение прекратилось.

Сразу; полностью. Все исчезло. Виды, звуки, прикосновения, вкусы, запахи. Фрэнка лишили всего. Несколько секунд он даже сомневался, существует ли. Сердце ударило раз, другой, третий, четвертый.

На пятом он открыл глаза. Комната была пуста, голуби и кувшин с мочой исчезли. Дверь закрылась.

Фрэнк осторожно сел. Конечности покалывало; голова, запястья и мочевой пузырь болели.

А потом… движение в другой стороне комнаты привлекло его внимание.

Там, где всего две секунды назад ничего не было, теперь появилась незнакомая фигура. Четвертый сенобит, тот, который не произнес ни слова, не показал лица. И это было не оно, понял Фрэнк, а она. Женщина сбросила капюшон вместе со всей одеждой. Ее кожа казалась серой, но сияла, ее губы были окровавлены, а ноги раздвинуты так, что во всех подробностях виднелись затейливые шрамы на лобке. Она сидела на куче гниющих человеческих голов и улыбалась, приветствуя Фрэнка.

Столкновение чувственности и смерти ужаснуло его. Разве мог он сомневаться, что именно она лишила жизни всех тех, чьи головы стали ей троном? Их разлагающаяся плоть осталась у нее под ногтями, а языки – двадцать или даже больше – рядами лежали на умасленных бедрах, словно ожидая, кто первым проникнет в нее. Фрэнк не сомневался, что мозги, сочащиеся из ушей и ноздрей голов, сошли с ума до того, как минет или поцелуй остановил сердца их обладателей.

Кирхер солгал ему – или его самого жестоко обманули. Здесь не было и намека на наслаждение; по крайней мере, не в человеческом смысле.

Фрэнк совершил ошибку, открыв шкатулку Лемаршана. Ужасную ошибку.

– О, вы закончили грезить, – сказала сенобит, внимательно рассматривая его, пока Фрэнк лежал, тяжело дыша, на голых досках. – Хорошо.

Она встала. Языки упали на пол, подобно дождю из слизней.