Досье Дракулы - Джеймс Риз Страница 3

Мне о многом нужно поведать тебе, старина, поскольку в последнее время маятник моей жизни качнулся в плохую сторону. И будь я проклят, если Черные Гончие не напали на мой след.

Я пишу, готовясь со всей труппой [3]к гастролям в Уэст-Пойнте, и при этом мечтаю получить хоть какую-то выгоду от мира в лице «губернатора», который в настоящее время меня избегает. [4]Поскольку немалое число артистов «Лицеума» следуют его примеру, я избавлен от утомительной необходимости следить за ними и их разнообразными нуждами. Хотя, конечно, именно на долю вашего покорного слуги выпала обязанность организовать этот ранний, в восемь часов утра, специальный поезд от Мэдисон-сквер, который, пыхтя, перемещает всех и все — актеров, декорации, костюмы — по направлению к Военной академии. И позволь заметить, это совсем не простое дело, ибо как Нью-Йорк, так и все восточное побережье засыпаны снегом. При этом, однако, публике так не терпится, что иные стоят вдоль тех самых рельсов, по которым мы катим, и машут руками нашему составу так, словно это кеб.

Конечно, в вышеназванном поезде присутствует дражайшая Эллен. [5]Именно с ней одной я делю купе. И если я пребываю в редкостной благости, то лишь благодаря тому факту, что Э. Т. сидит молча, вперив взор в пробегающий мимо снежный пейзаж, не считая тех моментов, когда отправляет очередной лакомый кусочек в пасть своего Драмми, драгоценного терьера, пристроившегося у нее на коленях. Мимолетный взгляд, искоса брошенный на ее неправдоподобно прекрасный профиль, говорит мне о том, что сейчас она «репетирует». Наверняка она мысленно проигрывает роль Порции, поскольку сегодня вечером нам предстоит играть «Венецианского купца» для курсантов Уэст-Пойнта.

Ты, Кейн, тоже сверх всякой меры претерпел и сплин, и уныние, поэтому мне нет нужды описывать тебе эти сырые подвалы, куда порой спускаются и разум, и душа, и все же я обращусь к некоторым подробностям моего собственного спуска. Может быть, стоит назвать это катарсисом? Или исповедью? Неважно, так или иначе, но я должен сначала попросить у тебя прощения за ужасное состояние письма. В этом турне у меня было еще меньше времени для себя, чем в Лондоне, и вздумай я отложить это письмо в сторону до того момента, когда можно было бы привести его в должный вид, боюсь, ты не скоро получил бы весточку от своего старого друга Стокера. Поэтому я отправлю его вовремя, но со словами: не обращай внимания на пятна. [6]Да, это пятна крови. И это моя кровь, пролитая случайно. Я надеюсь на это. И буду об этом молиться, ведь молитва помогала мне до сих пор.

Безусловно, я должен попросить прощения и за мое чистописание. Поезд трясет, кончик пера скачет по бумаге, но в еще большей степени эти каракули объясняются мумифицированным состоянием моей левой руки, которая от запястья до кончиков пальцев замотана бинтом. На большой палец наложен лубок, что должно способствовать заживлению почти отсеченного сухожилия, а остальные четыре пальца высовываются из-под белой повязки, как весенние побеги из-под снега. А моя правая рука, которой я пишу, похоже, страдает от сочувствия к левой, что и объясняет эту ужасную мазню.

Кровь — да, ее пролился целый поток. И мне еще повезло, что…

Впрочем, нет, нет, нет! Разве не стоило бы признать меня первостатейным невежей и грубияном, вздумай я описывать собственные невзгоды вместо того, чтобы исписать еще полстраницы и поздравить тебя, дорогой друг, с публикацией твоего «Судьи с острова Мэн». Ты знаешь, что «Панч» переименовал его в «Деятеля»? Ну конечно знаешь. Но ты не можешь знать того, что я недавно узнал от твоего американского издателя: за первые три недели роман разошелся здесь в количестве 70 000 экземпляров. Поразительно, воистину поразительно! Россетти [7]был прав, предписывая тебе стать Бардом острова Мэн, ибо таков ты теперь и есть. И я надеюсь, что, когда ты держишь эти замызганные листочки, ты счастлив, сидишь лицом к морю, высоко в твоем любимом замке Гриба. Рядом с тобой Мэри, на коленях у тебя Ральф. [8]

Конечно, был бы рад узнать побольше о твоей новой истории — ее задаче, ее движущей пружине, — когда мы вновь оба окажемся в Лондоне. Надо сказать, ты сильно польстил мне в своем последнем письме. Пожалуйста, больше никаких благодарностей за ту крайне незначительную роль, которую я сыграл в появлении на свет «Судьи с острова Мэн». Только немногие отрывки были сыроваты, когда я читал черновик, и если моя правка улучшила их — замечательно. Но это целиком твоя работа, мой друг. Как и слава, и сопровождавший ее денежный дождь.

Но, увы, возвращаюсь к этой крови. Дело было так.

Я вернулся в «Брунсвик» в день, о котором идет речь, — здесь излагаются события воскресенья, 11-го настоящего, [9]чуть больше недели тому назад, — вскоре после восхода, продрогший до костей и весьма усталый, поскольку Ирвинг всю ночь продержал нас в театре. Сейчас мы играем в помещении театра «Звезда», а он считает это место «неподходящим» для освещения сцены при постановке эпизода на горе Брокен в «Фаусте». Во всяком случае, после вечернего прогона он пришел к выводу о необходимости исправить ситуацию. Бедняга Харкер [10]— крепкий молодой шотландец; тебе, Кейн, он понравится. Так вот, бедный Харкер живет в постоянном страхе оттого, что его заставят заново разрисовывать задники. По словам Генри, они непригодны для использования при холодном электрическом свете, который отражается от них на сцену, отчего плоть смотрится бледной, а губы фиолетовыми. Что лучше в данном случае — электричество или друммондов свет? Об этом толковали не один час.