Начало и конец - Екатерина Теверовская Страница 3

Джереми казалось, что он прикрыл глаза лишь на мгновение, но, когда он почувствовал, что его довольно грубо дёргают за плечо, резко встрепенулся и вскочил бы, если бы не врезавшееся в колени ног переднее пассажирское сидение.

– Приехали, – коротко сказал ему таксист, возвращаясь на своё водительское место.

Передав водителю оговоренную сумму и, к своему удивлению, не получив требования наценки, накинув свой небольшой рюкзачок на левое плечо, Джереми выкарабкался из машины, чуть не вывалившись из-за внезапно возникшей судороги в левой ноге прямо на мокрую, после очередного дождя, полную грязи вперемешку с глиной, обочину.

Когда машина такси исчезла за поворотом, Джереми остался стоять в полном одиночестве на тёмной, едва освещаемой несколькими фонарями улице, опершись на костыли, напротив небольшого двухэтажного кирпичного домика, покрашенного в светло-серый цвет. Мансардная крыша выполнена из красной керамической черепицы, и вместе с витиеватым чёрным кованым забором является одним из немногих излишеств, которые позволял себе отец Джереми – обычно он старался не подчёркивать свой статус и не выпячивать не всеобщее обозрение своё состояние. Джереми подошёл вплотную к калитке и, закрыв глаза и сделав три глубоких вдоха и выдоха, наконец, нажал на кнопку звонка.

– Что же ты не предупредил! Мы бы съездили за тобой на станцию. А то ты с костылями же ещё, с этими… по дороге бы чего-нибудь вкусного купили, а то дома мало еды – нам-то зачем, просто лишнее, двоим старикам… – щебетала Шая Уилборн, суетясь вокруг сына, пока они пересекали вымощенную гравием дорожку к крыльцу.

Участок, под стать дому, был не очень большим – всего лишь в районе восьми соток. По стене, поднимаясь с опор крыльца до самой мансарды, вился плющ. Сбоку, и как был уверен Джереми, и за домом простиралась совсем коротко и аккуратно подстриженная лужайка. Из обычных атрибутов огорода не было ни грядок, ни теплиц – лишь высаженные вдоль забора яблони, на ветках которых виднелись в свете садовых фонариков, вкопанных в землю, недозрелые яблоки. Джереми с удивлением для себя осознавал, что за столько лет здесь не поменялось почти что ничего. Будто дом вместе с участком просто-напросто перенесли из прошлого, чтобы года не внесли каких-либо изменений во внешний облик этого кусочка из детства Джереми. Теперь лишь ноющая боль в ранах, а также постаревшее лицо матери, на котором виднелись морщины, напоминали Джереми, что ему уже тридцать четыре, а не десять или шестнадцать лет. Одним словом, он чувствовал, будто окунулся в прошлое. И это зудящее чувство ему абсолютно не нравилось.

– Это же мой сын! – откуда-то из глубины дома уверенной и быстрой походкой по длинному коридору навстречу жене с сыном шёл отец Джереми. Одет он был так же, как и его жена, в ночную пижаму, на ногах глубокие мягкие тапочки синего цвета в виде каких-то животных, наподобие кошек или мышей. – А так ведь и не сказал бы, вот честно. Взрослый мужчина стоит в коридоре моего дома, совсем не тот подросток, которому я помогал грузить вещи в машину уже как сколько? Шестнадцать лет прошло ведь, да? Ну, время летит, а!

Они обнялись, хоть Джереми и не любил проявления чувств и эмоций такого типа. Да и сам он не слишком чувствовал радость, скорее, какой-то стыд за то, что он, будто побитый и израненный пёс, приковылял к своим родителям под защиту, после того, как вдобавок ещё и опозорил их фамилию на всю страну, если не мир. Ему было бы намного легче, если бы мать и отец встретили его холодными многозначительными взглядами, а затем делали бы вид, что в их доме нет никакого вернувшегося домой сына, да и вообще всячески показывали бы, что у них нет сына, и никогда не было. Но ведь они были по-настоящему рады ему… В это время мать Джереми закрылась за дверью одной из комнат, сославшись на то, что ей нужно приодеться, ведь открыть калитку сыну она выбежала в ночной пижаме, не тратя ни секунды не переодевания.

– Ты как, голодный с дороги? Или спать больше хочешь? – заботливо спросил отец, похлопав Джереми по плечу.

– Скоро полночь, вы, наверное, уже ложились спать…

– Ну-у, мы с твоей матерью ещё люди молодые, – он подмигнул ему и довольно улыбнулся. – А после да, собирались. Но это было до того, как мы узнали, что у самой калитки стоит собственной персоной наш сын. Ты бы предупредил, мы бы за тобой съездили.

– Не хотел волновать вас лишний раз, – ответил Джереми, отводя глаза в сторону.

– Ну, парень! Сам понимаешь, в последнее время по поводу тебя можно было из-за чего поволноваться и уж точно посильнее, чем просто от звонка, что «я еду к вам». В любом случае выбора у нас нет – пока Шая не накормит тебя, спать мы уже не ляжем. Потому, пойдём на кухню что ли. Быстрее начнём – быстрее закончим, правильно говорю?

Он вновь подмигнул сыну и направился в сторону кухни, щёлкая по пути выключателями ламп. Те вмиг зажглись, освещая помещение кухни, также хорошо знакомое Джереми. Овальной формы стол, выполненный из дуба, и столь громоздкий, что за ним могли бы поместиться как минимум шесть человек, хотя всегда завтракали, обедали и ужинали максимум трое. Те же три стула, кухонный гарнитур, также из дуба, та же электрическая плита. Джереми не узнавал лишь холодильник с серым отливом и небольшой сенсорной панелью.

Облокотив костыли о край стола, Джереми плюхнулся на один из стульев, сцепив руки на коленях. В тот же момент на кухню, будто фурия, залетела мать и принялась суетиться, ловко оперируя тарелками, кастрюлями и всем тем, что подворачивалось под руку. Отец попросил Джереми рассказать им хоть что-нибудь, ведь помимо короткого звонка ровно три недели назад, во время которого Джереми сказал лишь, что он жив и почти в порядке, вести они получали от сына довольно-таки редко. Ведь до всех этих событий Джереми звонил аж с год назад для того, чтобы сообщить, что нескоро у него вновь появится возможность позвонить ещё раз. Подробностей, разумеется, он не сообщил, так как не имел права делать этого. Теперь же, когда вся страна знала о профессии Джереми, его родители хотели услышать всё от него самого, а не через призму «читающих лишь с листочка продажных ртов», как называл телевизионщиков отец.

И Джереми принялся рассказывать, хоть и без особых подробностей: довольно сухо и, по сути, повторяя лишь всё то, что говорили те самые «продажные рты». Тем не менее, он и от родителей сохранил в секрете то, что никто не должен был кроме него знать на этом свете. Иначе это могло вполне стоить Джереми если не жизни, то как минимум свободы.