Большая книга ужасов – 81 - Мария Некрасова Страница 3

Из открытого окна тянуло вечерней сыростью. Той, какая бывает лишь в больших городах: с привкусом пыли, бензина и опавшей листвы. Дождь кончился. Я сидела на кухонном столе, чтобы видеть и двор, и подъезд, и наслаждалась пятницей. За окном стучал мяч и с плеском рассекалась вода в луже под колесами проезжающих машин.

Я слушала. Дворовые футболисты играли, не жалея легких. Самому старшему было под сорок, и он пыхтел так, что у меня у самой сбивалось дыхание. Так нельзя. Дыхательные упражнения – наше все.

Вдох, раз-два, выдох.

…У того футболиста еще порвался носок, и края дырки больно резали торчащий большой палец. Мяч отобрали юркие старшеклассники, и старичок выругался. Кажется, все-таки вслух… Вдох. Ему еще молока купить надо и не забыть переслать – не поняла кому. Выдох. Пить хочется.

Перед моим мысленным взором тут же встала дедова кружка с горячим чаем и еще не залитый кипятком пакетик китайской лапши. Дед! Ну не сейчас, дед!

Вот удивительное дело: чтобы услышать его мысленный приказ, мне не нужны ни дыхательные упражнения, ни подстройки-настройки! Когда я хочу поймать мысли кого-нибудь незнакомого за окном, приходится битый час сидеть и настраиваться, – и не факт, что получится. Иногда мне удается выловить обрывки чьих-то мыслей, летающие в эфире, даже не знаю чьих, потому что носителей не видно. Я это так и называю: вечерняя радиопередача. А с дедом все четко, как в армии: он послал сигнал – я поймала. Это, конечно, здорово, но…

С того самого дня, как мы познакомились, он устроил мне настоящую дедовщину. Угадайте, кто, повинуясь мысленному приказанию, теперь прибирается в его квартире, готовит ему на неделю и сейчас же пойдет делать чай? Нет, мне нетрудно. Но я тут немножко занята.

Я представила себе картинку из какого-то старого детского фильма, где дети в лохмотьях крутят огромное колесо под присмотром надзирателя с хлыстом. Хлыст щелкает, дети плачут и работают на этого упыря. Колесо тяжеленное…

В ответ мне тут же прилетела картинка с будущей присяги: набережная у «Авроры», мы стоим по стойке «смирно» и мерзнем в парадной форме. Лица у всех кисловато-серьезные, потому что присяга, а еще моросит и холодно. Река серая, как всегда в пасмурную погоду, ветер свистит, и почему-то все молчат, говорю только я:

– Клянусь чтить традиции Российского флота и всегда подавать дедушке чай!

Строй ржет, и я вместе с ним. Как на деда можно злиться!

Встала, включила чайник, успела расслышать, как старичок из футбольной команды дорвался до мяча, ударил, и волна радости накатила на него: гол! За окном взревели дворовые болельщики, уже вслух, и связь пропала. Я быстренько сделала чай, достала пакетик лапши (заливать кипятком не надо, мы с дедом так грызем) и потащила в комнату.

Дед валялся на диване с книжкой. Увидев меня, протянул за чашкой руку, взял и осушил в два глотка, будто неделю не пил:

– Спасибо. У тебя уже лучше получается. Только не торопись и про дыхание не забывай. Спокойнее, Ирина, спокойнее. Ты злишься – и собственным сердцебиением сбиваешь картинку. Сказать тебе, что я увидел?

– Думать об этом не хочу! Между прочим, у меня получалось бы лучше, если бы кто-то не отвлекал, когда я занимаюсь.

– Не отвлекаю, не отвлекаю! – Дед поднял руки, будто сдается. – Иди.

– Поздна-а! – Я с размаху плюхнулась на диван, чтобы деда подбросило, и впилась ногтями себе в ладонь. Когда о чем-то просишь, первое дело – расширить зрачки. Надо подумать о чем-нибудь классном или, наоборот, ущипнуть себя хорошенечко. Глаза от этого становятся как у кота из «Шрека»: мир не устоит. – Погуляем ночью, а? Не хочу дома стекла бить, хочу как в кино: бегать по улицам, высунув язык, и любоваться городским пейзажем!

– Халтуришь, Ирина. Делаешь большие зрачки – ногти не отпускай.

Я сильнее впилась ногтями в ладонь и ущипнула себя для надежности.

– Вот теперь верю, прямо олененок. Только гримасу спрячь.

Я поспешно разгладила лицо:

– Мм?

– Погуляем-погуляем. А то вдвоем в запертой квартире можем и поссориться ненароком. Про кабинетный синдром слышала?

Слышала. С первого дня ненавижу Кильку.

– Ура! Ура! Ура! Или моряки как-то по-другому выражают коллективную радость?

– Ох, волнуюсь я, как ты учиться-то дальше будешь…

– Напоминаю – это была твоя идея.

– Не моя, а твоей матери. Она думает, что мореходка тебя дисциплинирует.

– И заодно сплавит подальше от дома.

– Вот не ври, что тебе со мной хуже, чем с ней!

Не буду. Честно говоря, я уже забыла, как мы жили с матерью. Пять лет назад она сбагрила меня в Зеленоград к тетке, а потом, когда и тетку я достала, придумала это училище и переезд в Питер к деду. Нет, я понимаю, что все правильно. Уродам вроде меня лучше среди своих. С теткой, дядькой и Машкой – двоюродной сестрой – было тоже неплохо. Они такие же, как я. Как мы с дедом. Уроды из средневековых страшилок, по недоразумению оказавшиеся среди людей, да еще в двадцать первом веке. Мать этого не принимает и изо всех сил не верит, что мы такие. Потому и сбагрила меня подальше: на расстоянии проще не верить.

– Тебе обязательно жить в общаге? Я понимаю, нам здесь тесновато, но…

– Но вот и не ворчи! Я уже большая девочка. Слишком большая для раскладушки на кухне.

Конечно, я лукавила, и дело было не в тесноте, дед это понимал. Уроды не бросают своих, но все-таки с собой надо справляться самостоятельно. Пускай сегодня я уступила: все равно первая ночь полнолуния пришлась на субботу, когда вся общага разъезжается по домам – ну, кроме тех, кто уж совсем издалека приехал. Но жить всегда под присмотром деда я не могу. С собой надо справляться самостоятельно.