Запретные практики - Ирина Мясникова Страница 29

Вот и сейчас, похоже, знатные аудиторы «Летки-Еньки» просто-напросто потеряли инвойс на оплату и пытались перевалить вину на бедную Тимофеевну. Знают, заразы, что люди за свои рабочие места в предприятиях компании зубами держатся, особенно за рабочие места зарубежные. Самое поганое, что аудиторам непременно требовался оригинал документа с синей печатью и подписью, мол, оригинал не подделаешь. Это еще хорошо, что они только инвойс потеряли. Там всего одна подпись, и это подпись самой Панкратьевой. А если б они акт сдачи-приемки работ вдруг посеяли? Его Тимофеевне пришлось бы опять у Воронина подписывать. А уж он бы тут на ней отыгрался и за духи, и за Панкратьеву, и за Дубова с его программой реконструкции завода.

Панкратьева успокоила Тимофеевну, сказала, что сейчас же нарисует дубликаты инвойсов и вышлет курьерской почтой. Тимофеевна попросила сразу же перезвонить ей и сказать номер почтовой накладной, чтобы уже у себя на месте ускорить получение документов. На том и расстались.

Набрав номер бухгалтерии, Панкратьева посмотрела на часы и представила лицо Дубова, который терпеть не мог опозданий на оперативку. Она быстро озадачила распечаткой дубликатов инвойсов свою любимицу Оксанку и попросила из-под земли достать курьера, чтобы сегодня же инвойсы вылетели из Питера.

В результате всех этих манипуляций Панкратьева, конечно же, опоздала к началу оперативки на целых пять минут. Войдя в кабинет Дубова, она извинилась и заняла свое обычное место за столом для совещаний по правую руку от Дубова.

– Ничего-ничего, Анна Сергеевна, мы вас подождем, мы ж никуда не торопимся, у нас времени вагон, – свирепо заметил Дубов, демонстративно глядя на часы.

После такого вступления оперативка потянулась в своей обычной манере. Дубов разливался соловьем по поводу своей встречи с заказчиками, в мельчайших подробностях описывая, как его принимали, куда поселили и куда возили ужинать. Поведал все сплетни о принимающей стороне, кто с кем и когда в Москве и не в Москве, и так далее, и тому подобное. Дубов считал необычайно важной всю информацию о заказчиках, включая личную и даже интимную, и всегда старался донести эти сведения до всего персонала своего предприятия. Главное было не заснуть, и Панкратьева, спустив на нос очки, принялась по своему обыкновению чертить геометрические фигуры в блокноте для записей. Периодически она поглядывала на часы, волнуясь, как там обстоят дела у Оксанки с курьерской службой.

Курьерские службы в последнее время стали работать из рук вон плохо. Документы отправлялись только на следующий день, да еще не всегда самым быстрым транспортом.

Через час после того, как Дубов начал свою важную речь, дверь в кабинет тихонечко открылась и там показалась голова Оксанки, за которой маячила испуганная секретарша Оля.

– Скузи, синьоры! – сказала Оксанка, широко улыбаясь. – Мне надо срочно у Анны Сергеевны бумаги подписать.

Народ на совещании оживился. Оксану в фирме любили все.

– Потом подпишешь! – зарычал на Оксанку Дубов.

– Не, потом никак нельзя, – решительно ответила Оксанка, просачиваясь в кабинет. Она положила перед Панкратьевой инвойсы и застрекотала:

– Ой, Анна Сергеевна, подпишите скорей, нам ужасно повезло, курьер как раз к нам ехал с почтой, он в приемной ждет, а руководство его сказало, что если с ним передадим, то сегодня отправят. Вот!

Панкратьева быстро подписала инвойсы, и Оксанка выкатилась из кабинета.

– Извините, Александр Евгеньевич, что помешали, – вежливо сказала Панкратьева. – Просто Тимофеевне срочно помочь надо, на нее «Летка-Енька» насела.

Ну и, конечно, так как не все присутствующие в кабинете знали, что такое за штука эта «Летка-Енька», то народ развеселился. Раздались смешки.

Дубов вдруг побагровел и заорал страшным голосом:

– Кто здесь директор?! Я вас спрашиваю, кто?! Панкратьева, ты что себе позволяешь? Что это за балаган такой? Что за хиханьки и хаханьки? Ты что думаешь, задницей своей вертеть научилась, так уже начальник?

«Далась же им всем моя задница», – тоскливо подумала Панкратьева, особо не вслушиваясь в то, что понес дальше совсем озверевший Дубов. А нес он какую-то и вовсе непотребщину, перемежая ее матерными выражениями.

Надо сказать, что на Дубова Анна Сергеевна Панкратьева совершенно не обиделась, не то, что в свое время на господина Воронина. Какие там слезы? Боже, упаси! Еще не хватало из-за Дубова реветь. Самое главное, что и не разозлилась она на него ни капельки, как совсем недавно на Алика Зотова. Чего, спрашивается, на дурака такого злиться? Но спускать Дубову с рук подобное безобразие никак нельзя. Поэтому совершенно спокойно она сконцентрировалась в районе своего третьего глаза и запустила в Дубова маленьким золотистым мячиком, можно сказать, выстрелила совершенно без эмоций как настоящий хороший снайпер. Дубов внезапно заткнулся, как захлебнулся. Панкратьева огляделась. Начальники отделов сидели, вжавшись в кресла и уставившись в свои бумаги.

– Александр Евгеньевич, ты мне тоже очень нравишься, – в полной тишине ласково произнесла Панкратьева, почти пропела. – Только мне кажется, что ты уже вышел из того возраста, когда девочек бьют портфелем по спине.

– Аня, прости, – вдруг растеряно сказал Дубов. – Не знаю, что на меня нашло. Прости, Аня. И вы, пожалуйста, простите. – Он оглядел испуганных начальников и прижал руку к груди. – Все свободны.

Вот это был номер! Чтобы Дубов перед кем-то публично извинялся, такого в истории фирмы еще не было никогда. Орать орал, причем орал матерно, этим было офисную публику не удивить, но вот, чтобы после этого извинялся?! Да уж, секретное оружие, действительно, неплохо срабатывало. Вот только еще бы к последствиям его воздействия приспособиться. Панкратьева внимательно прислушалась к своим ощущениям, но никаких особых перемен не заметила. Есть и спать совершенно не хотелось.

«Надо бы сейчас, пока Дубов виноватым себя чувствует, какую-нибудь материальную компенсацию за моральный ущерб с него стрясти», – тут же подумала она.

Практичная Анна Сергеевна Панкратьева считала, что люди обязательно должны платить за свои ошибки. Нести, так сказать, моральную, а ещё лучше материальную ответственность.

Сотрудники, не спеша, потянулись из кабинета, Панкратьева шла последней, раздумывая, как воспользоваться сложившейся ситуацией.

– Ань, постой, – жалостно позвал Дубов, – правда, прости меня. Устал я очень.

Панкратьева обрадовалась, развернулась и как бы нехотя уселась на прежнее место.

– Саша, давай с тобой договоримся, – строго и печально сказала она. – Ты никогда больше, никогда-никогда не будешь кричать на меня матом. Как думаешь, что необходимо сделать, чтобы ты это хорошо запомнил?

Внутри Панкратьевой было очень смешно от того, как она изображала оскорбленную невинность. Но Дубов же именно этого и добивался: оскорбить её, причём оскорбить жёстко и безжалостно в присутствии подчинённых. Только номер-то не вышел. Оскорбленной Панкратьева оказалась только на словах, а никак не на деле. И в словах ее не было той самой энергии обиды, которую Дубову так хотелось выбить из нее. Сейчас Панкратьева была для него как пластмассовая шоколадка. По виду не отличишь, а укусить, не укусишь. Хотя и кусать-то её скорее всего ему уже оказалось незачем. Она ж ему, вон, и без укусов клубочек этой самой энергии отправила, но только совсем не той, которую он уже привык добиваться и переваривать.