Огонь и пепел - Джонатан Мэйберри Страница 29

Фигура выпрямилась, и девушка обратила к нему свое опухшее и влажное от слез лицо. Она всхлипнула.

— Привет, Бенни.

Юноша подошел к ней и сел рядом.

— Ты как?

Она снова всхлипнула.

— Так же, как выгляжу.

— Могу помочь?

— Нет, если у тебя нет машины времени или волшебной палочки.

— Если бы.

Они смотрели, как темнело небо: превращаясь из темно-фиолетового в бездонно-черное. Звезды зажглись одна за другой, и вскоре весь потолок Вселенной горел миллионами светящихся точек.

— Твоя мама?.. — попробовал спросить Бенни.

Но Бунтарка покачала головой.

— Это только часть.

— Ева?

— Эта бедная маленькая девочка, — сказала Бунтарка тихим голоском, слишком хрупким, чтобы удержать прилив рыданий.

— Ш-ш-ш, — успокоил ее Бенни, — теперь она в безопасности. С ней все будет в порядке.

— Нет, не будет, — сказала Бунтарка. — Нет… ох, Бенни, я не могу этого выдержать. Она потеряна. Она совсем одна в темноте, и я не могу до нее дотянуться. Никто не может. Они убили ее. Будь они прокляты, но они убили эту милую девочку.

Всхлипы взяли верх над Бунтаркой, и звуки ее рыданий чуть не разбили сердце Бенни. Он приобнял ее и притянул к груди. Бенни хотел что-то сказать — что угодно, — что сможет избавить Бунтарку от боли, но в действительности… какие слова будут правильными? Ее мать была монстром, а теперь стала зомби. Родителей Евы убили у девочки на глазах, и теперь не существовало способа исправить это.

«Она совсем одна в темноте, и я не могу дотянуться до нее».

Эти слова звучали еще хуже из-за своей правдивости.

«Иногда слов недостаточно, — подумал Бенни. — Иногда есть настолько глубокие раны, что их невозможно описать словами. Они находились там, где слова не имеют значения, и солнце никогда не светит». Бенни оставил свои отпечатки в том месте. Это было в тот день, когда Том привел его в Сансет Холлоу, в дом, где Бенни жил, когда был маленьким, место, где его родители ждали своего часа, цепями прикованные к стульям на кухне. Том мог много лет назад упокоить их, но он ждал, потому что знал, что однажды его маленькому брату нужно будет быть здесь, и боль уйдет. В тот день — тот ужасный день — Том взял нож и упокоил папу Бенни, отчима Тома. Потом он отдал нож Бенни. Это было проявлением милосердия и уважения, которое, казалось, было худшим предательством, худшим наказанием.

Обнимая Бунтарку, Бенни закрыл глаза и снова оказался в том моменте, воспоминание о котором было таким же ясным и точным, как порез бритвой.

Бенни встал у зомби за спиной, и ему потребовалось шесть или семь попыток, прежде чем он смог заставить себя коснуться его. Наконец он решился. Том направлял его, дотронувшись до того места, куда нужно было навести нож. Бенни установил кончик лезвия.

— Когда будешь это делать, — сказал Том, — действуй быстро.

— Он чувствуют боль?

— Не знаю. Но ты чувствуешь. И я. Работай без промедления.

Бенни закрыл глаза. Прерывисто вздохнул и сказал:

— Я люблю тебя, мама.

Это случилось быстро.

И все закончилось.

Он отшвырнул нож. Том обхватил брата, и они вместе опустились на колени посреди кухни, рыдая так громко, что мир угрожал обрушиться.

Плач Бунтарки был визой в эту страну. Никс тоже была здесь. И Лайла. Каждый из них прошел один по этой земле, беженцем, среди разорванного войной мира, который лишил их детства.

Бенни не стал утешать Бунтарку словами, что все было хорошо, потому что это ложь.

Он не сказал и того, что это пройдет. Этот момент — да, но шрамы останутся навсегда. Именно они всегда будут выделять их как скитальцев по штормовым землям души.