Хаос. Отступление? - Хью Хауи Страница 28

Январь 2029 года

Серый мир двигался вокруг меня, и я передвигалась в сером мире, одинокая и недостойная прощения. Я была здесь не одинока. Нельзя было быть одиноким в этом сером мире, который жил своей странной неслышной жизнью. Но в этом мире были и шевеления – как будто кто-то проносился под покровом лежавшей плотными полосами плесени, – может быть, кошки или белки, черед которых еще не пришел.

Некоторые из них, может быть, и выживут. Некая доля сопротивляемости должна существовать во всех семействах животного мира, чтобы в ней по крайней мере был смысл. Может быть, некоторые из этих животных время от времени стряхивают с себя споры плесени и, очистив шкуру, вновь бросаются на поиски пищи – твердой, быстрой и не похожей на плесень.

С неделю назад я видела собаку – крупного зверя, отощавшего от продолжительной голодовки. Ленты серой плесени местами свисали с ее морды – она явно возилась в ней в поисках добычи потверже и покрупнее. Собаки ведь не способны переваривать плесень, не так ли? Никогда с этой точки зрения не интересовалась собаками. Да и с других точек – тоже. Кошки, как я знала, обязаны есть мясо – это важно для их выживания. Но вот как дело обстоит с собаками?

Если судить по той большой черной собаке, которая встретилась мне в серой массе плесени, то, если они и не были полностью плотоядными, плесень явно не ели. Что до других млекопитающих, то и здесь мои сведения ненадежны. Коровы были не плотоядными, а травоядными – это я знала. Но были ли они плесенеядными? Наверное, если бы они наелись этой серой массы, их бы разорвало, но они все-таки остались бы голодными.

Собака едва двигалась от слабости, сдерживаемая к тому же плесенью, которая росла на ее шкуре, но пока, вероятно, не проникла в костную систему. Она показала мне зубы. Я же показала ей ломик, который держала в руках, и этой ночью я спала с желудком, полным собачьего мяса. Мясо было красное, сырое и горячее, гораздо более горячее, чем серый мир вокруг, который укрыл меня на ночь.

В мире более добром с этой собакой мы могли бы стать друзьями. Нас было бы не разлить водой, меня и эту собаку; и мы грудью бы вместе встречали все трудности, стоя бок о бок, и моя рука покоилась бы на голове моего друга, а рядом бы стояла моя дочь, всегда готовая закатить глаза и пожаловаться на состояние своего гардероба. Втроем мы смогли бы вынести что угодно.

Но серый мир отнял у меня Никки в наказание за мою преступную самоуверенность, за то, что я совершенно безответственно полагала, что всегда успею ее спасти. А потом, поскольку мое наказание еще не было исполнено, я должна была жить, и мне для этого нужны были силы, серый мир дал мне эту собаку. Смерть для меня была бы милостью, актом милосердия со стороны серого мира. И хотя этот серый мир казался таким же нежным и мягким, как детское пуховое одеяло, о милости здесь речи не было. В этом мягком беззвучном мире нет места ни милости, ни милосердию.

Не было здесь места и мне, но я все еще двигалась в этом сером мире, и серый мир двигался вокруг меня. Шла я уже долгое время. Я осознавала с тупым удивлением, на которое только и была способна, что я устала. Искать укрытия не было никакого смысла – что могло мне угрожать, мне, женщине, прошедшей через этот серый мир и оставшейся в живых? Не было нужды и в поисках удобств. Я останавливалась там, где мне заблагорассудится, падала на землю и вытягивала уставшие конечности на покрывале из спор и пушистых волокон, которые покрывали поверхность, по которой я шла. Бетон или же клумба – все было покрыто мягким покрывалом плесени.

Утонув в мягком матрасе плесени, я ощутила ноздрями ее сухой, отдающий пылью запах и закрыла глаза. Сон пришел как долгожданный друг, крепко обнял меня и увлек за собой в лучший мир, где я была не одинока, где полный боли и ужаса кошмар, который я переживала в реальном мире, отступил, и где я не подвергалась тому наказанию, которому подвергалась здесь. Если бы я могла, я спала бы вечно.

Спала я так крепко, что не почувствовала ни укола дротика с транквилизатором, ни звука шагов. Не знала, что меня погрузили в грузовик, не видела, как серый мир скрылся за его дверцами.

Я продолжала спать.

* * *

Запах антисептика и хлорамина защекотал у меня в ноздрях как давно потерянный друг, успокаивая и придавая сил. Вздохнув, я сквозь туман полусна стала всматриваться в то, что меня окружало. Сны о чистоте в эти дни были столь редки, что, казалось, чистой мне уже не быть никогда; да и весь мир уже никогда не станет чистым. Я не хотела просыпаться, не хотела, чтобы сон растаял как дым.

– Мне кажется, она просыпается.

Голос был мужским, незнакомым и очень быстрым – скорее как черная собака (какой она была вкусной, хотя я и ненавидела себя за то, что убила ее), а не серый мягкий мир, который стал моей вселенной. Я сбросила с себя остатки сна, хотя и не открывала глаз. Нужно было понять, насколько велика угрожающая мне опасность.

Маленькая, способная на предательство часть моего сознания ослабила бдительность, окатив меня теплом неожиданного покоя, утопив в нем мою настороженность. Если здесь голоса, люди, значит, запахи антисептика и хлорамина вполне реальны и не являются ольфакторными галлюцинациями. Хлорамин уже давно не мог существовать в природе, поскольку серая плесень поглотила магазины и пункты чистки. Хотя я иногда и ощущала его запах – мой перенапряженный ум пытался вдохнуть смысл в мир, медленно, но верно сходящий с ума.

Хотела я этого или нет, но мое тело просыпалось. Оно принялось посылать сигналы в мой мозг, говоря: «Тебе нужно в туалет» и «В сгибе твоей левой руки боль». Боль была просто воодушевляющей, поскольку такая боль и в таком месте могла означать только одно – внутривенное вливание. Я знала, что обезвожена: все источники поверхностной воды уже давно были покрыты слоем серой плесени, и уже много месяцев не лил дождь. Снова засуха. Вообще, здесь стояла сухая теплая зима, благодаря тому что люди, легкомысленно закрыв глаза на глобальное потепление и его последствия, изменили на Земле климат, хотя пришедшая плесень превратила вопрос о подъеме уровня моря в вопрос чисто академический. В других частях страны я бы замерзла. Да и плесень бы замерзла тоже. Но здесь, где сухая равнина встречалась с непреклонным Тихим океаном, моим единственным врагом была жажда.