Некроскоп - Брайан Ламли Страница 28

— Да?

"Треугольника... — подумал Ханнант, отправляя вилкой кусок курицы в рот. — Именно это меня и интересовало — как он справится с треугольниками”.

— Конечно, решить задачу можно было тригонометрическим способом — (Хармон, казалось, читал его мысли) — или даже чисто визуально, она не была такой уж трудной, это, пожалуй, был наиболее легкий вопрос во всем задании. Позволь, я тебе покажу.

Он отодвинул в сторону тарелку, достал ручку и на бумажной салфетке начертил треугольник.

— Здесь AD равно половине AC, a AE равно половине АВ. Вопрос: Во сколько раз большой треугольник больше маленького?

Ханнант прочертил на рисунке пунктирные линии: и добавил.

— В четыре раза больше. Решение, как вы сказали, чисто визуальное.

— Правильно. Но Киф просто написал ответ. Никаких пунктирных линий — только ответ. — “Как ты пришел к этому?” — спросил я. Пожав плечами, он сказал:

"Половина, помноженная на половину, равно четверти — меньший треугольник составляет одну четверть от большего”.

Ханнант улыбнулся, пожав плечами.

— Это так типично для Кифа, — произнес он. — Именно этим он впервые привлек мое внимание. Он не признает формулы, одним махом, опуская все естественные в данном случае рассуждения, перескакивает с одного конца на другой.

Выражение лица Хармона не изменилось, оно по-прежнему оставалось очень серьезным.

— Какие формулы? Разве он уже изучил тригонометрию?

Улыбка сползла с лица Ханнанта. Он нахмурился и замер с вилкой у рта:

— Нет, мы еще только начинаем изучение.

— Следовательно, он еще не мог знать необходимую для данного случая формулу?

Ханнант помрачнел еще больше:

— Действительно, не мог.

— Но он ее знает — знает не хуже нас.

— Простите? — Ханнант отвлекся и что-то упустил в разговоре.

Хармон продолжил:

— Я сказал ему: Киф, все это очень хорошо, ну а если бы треугольник не был прямоугольным? Что если он был бы, например... таким?

Он снова начертил, но уже другой треугольник.

— Я сказал ему, — продолжал Хармон:

— На этот раз AD равно половине АВ, но BE равно только четверти ВС. — Ну, — едва взглянув на чертеж, сказал Киф, — одна восьмая. Четверть помноженная на половину”. А затем он начертил следующее...

— Что вы хотите этим сказать? — Ханнант был заинтригован — ему хотелось выяснить причину столь напряженного выражения лица Хармона. К чему это он клонит?

— Но это же совершенно очевидно. Это и есть формула. И вывел он ее совершенно самостоятельно. А главное, сделал это непосредственно здесь же, во время экзамена!

— Возможно, вы ошибаетесь, считая это необъяснимым проявлением чрезвычайной одаренности, — покачал головой Ханнант. — Я уже говорил, что мы в скором времени собирались начать изучение тригонометрии. Киф знал об этом. Возможно, он успел прочитать кое-что в порядке подготовки, вот и все.

— Да? — просиял Хармон и, потянувшись через стол, похлопал Ханнанта по плечу. — Тогда сделай мне одолжение, Джордж, пришли мне экземпляр учебника, которым он пользовался. Мне бы очень хотелось взглянуть на него. Видишь ли, за все годы моей преподавательской деятельности я нигде не встречал этой формулы. Возможно, ее знал Архимед, Евклид или Пифагор, но мне она абсолютно незнакома.

— Что? — Ханнант вновь вгляделся в чертеж, потом стал рассматривать его с еще большим вниманием. — Но я уверен, что мне это знакомо. То есть я хочу сказать, что понимаю принцип подхода к решению, которым воспользовался Киф. Я безусловно видел его раньше. Я, наверное... Бог мой, я преподаю тригонометрию уже двадцать лет!

— Мой юный друг, — ответил Хармон, — я тоже, причем гораздо дольше. Послушай, я знаю все о синусах, косинусах и тангенсах, прекрасно разбираюсь в тригонометрических соотношениях, мне не хуже, чем тебе, известны все математические формулы. Вероятно, даже лучше. Но я никогда не видел, чтобы идея была так прекрасно разработана и так блестяще изложена. Да, именно изложена! Нельзя сказать, что Киф изобрел эту формулу, поскольку он ее не изобретал, — точно так же как Ньютон не изобрел земное притяжение, — равно как и не “открыл” ее, как принято говорить. Нет, она существовала всегда, как и число Пи, — он пожал плечами. — Как мне еще объяснить, что я имею в виду?

— Я понимаю, что вы хотите сказать, — ответил Ханнант. — Нет необходимости объяснять. То же самое я говорил Джемисону. Все дело в том, что Киф способен увидеть за деревьями лес! Но формула... И вдруг в голове его словно вспыхнуло:

«Формулы? Я мог бы дать вам такие формулы, о которых вы и мечтать не можете...»

— ...Но это и есть формула, — прервал Хармон воспоминания Ханнанта. — Безусловно, она относится к частному вопросу, но тем не менее это формула. И я спрашиваю себя: что же будет дальше? Сколько еще “основополагающих идей” таится в его голове? Тех идей, которые никогда не приходили в голову нам, но которые просто ждут своего часа? Именно поэтому я хочу принять его в свой колледж. Я намереваюсь выяснить это.

— Я и в самом деле рад, что вы его принимаете, — помедлив минуту, откликнулся Ханнант. Он уже готов был признаться в своих опасениях относительно Кифа, но передумал и солгал:

— Я... не думаю, что в Хардене он получит возможность в полной мере раскрыть свои способности.

— Да, я понимаю, — Хармон нахмурился, затем слегка нетерпеливо добавил:

— Но мы уже решили эту проблему. В любом случае, ты можешь быть уверен в том, что я сделаю все от меня зависящее, чтобы дать возможность Кифу полностью реализовать свой потенциал. Я действительно сделаю это. А теперь расскажи мне о самом мальчике. Что ты знаешь о его происхождении и прежней жизни?

* * *

На обратном пути в Харден, сидя за рулем своего “форда Кортины” 1967 года, Ханнант пытался восстановить в памяти все, что он рассказал Хармону об истории рождения и воспитания Кифа. По большей части он знал об этом от тети и дяди Кифа, с которыми тот жил в Хардене. Дядя был владельцем бакалейной лавки на главной улице поселка, а тетя главным образом вела домашнее хозяйство, но два-три раза в неделю помогала мужу в лавке.

Дед Кифа, ирландец, в 1918 году, уже в конце войны, перебрался в Шотландию из Дублина и работал строителем в Глазго. Его бабушка происходила из русской знати. В 1920 году она бежала от большевистской революции и поселилась в Эдинбурге, в одном из особняков недалеко от моря. Там и встретил ее Шон Киф, а в 1926 году они поженились. Через три года родился дядя Гарри — Майкл, а в 1931 году — Мэри, его мать. Шон Киф очень сурово воспитывал сына, заставляя его обучаться строительному делу (которое тот ненавидел) и усиленно трудиться уже с четырнадцати лет. При этом, однако, он буквально души не чаял в дочери и считал, что нет в мире никого, достойного ее. Такое отношение к сестре вызывало ревность со стороны брата. Но все закончилось, после того как Майкл в девятнадцать лет сбежал на юг страны, чтобы заняться делом, которое было ему по душе. Вот с этим дядей Майклом и жил сейчас Киф.