Сибирская жуть - Андрей Буровский Страница 28

Но поскольку церкви были порушены, священники сосланы или расстреляны, богослужебные и святоотеческие книги изъяты и уничтожены бесовским воинством Емельяна Ярославского, то к вере, прежде находившей укрепление в храмовом богослужении, стало примешиваться языческое суеверие. А христианские обряды еще более тесно и затейливо стали переплетаться с языческими. Разве не удивительно, что мы, дети атомного века, воочию видели все это: и предрождественские гадания на блюдце, на петуха, на зеркало; и святочные шествия «машкарованных», и катания на Масленицу с ритуальными кострами, и венки в Троицын день, и обливания водой на Ивана Купалу…

Все это наполняло нашу жизнь не только внешней поэзией ярких ритуалов, но и внутренней таинственностью, верой в чудеса, в нечистую, неведомую и крестную силу.

Годы те не отличались беспечностью и благоденствием, бед и горестей хватало, а они, как известно, не приходят к людям без коварных козней этой нечистой силы.

Когда-то замечательный писатель Иван Бунин говорил, что это он должен был написать о Пушкине, ибо кто же лучше него, выросшего в деревне, в «русском подстепье», среди «бледных, как саван, овсов», может описать жизнь великого поэта в Михайловском, в Болдине, кто лучше его знает быт и нравы усадебного дворянства, крестьянской общины, всей русской деревни? Может, кому-то эти слова Бунина кажутся излишне самонадеянными, но мне они близки и понятны.

Все мы проходили в школе тургеневские «Записки охотника», и, наверное, многим полюбился чудесный рассказ «Бежин луг». Но я вот тоже часто думаю ревниво, что разве могли его так любить и понимать городские ребятишки, как любили и понимали мы? Разве дано им прочувствовать с такой силой, положим, то леденящее кровь место в рассказе, когда таинственный ягненок у мельницы в ответ на ласковые приговаривания «бяша, бяша» вдруг оскаливает зубы и повторяет: «Бя-яша, бя-яша»? Чтобы понять весь колдовской, весь мистический ужас этой сцены, надо быть деревенским человеком, не однажды посидеть у костра в ночном, знать деревенский мир изнутри, понимать языческую и пантеистическую душу селянина.

Пожалуй, деревня всегда несла в себе не только больше веры, но и суеверий. И хотя метко сказано мудрецом, что деревню создал Бог, а город – дьявол, но у меня такое ощущение, что в городе самому дьяволу жить просто негде, как, впрочем, и более мелкой нечистой силе – чертям, кикиморам, лешим, водяным, домовым… Все это жители чисто деревенские, ибо обычные места их обитания – чердаки, подполья, хлевы, старые мельницы и заброшенные кладбища – естественней вписываются в деревенский быт и пейзаж, нежели в городской. Правда, теперь в городах вроде бы стали появляться всяческие барабашки, устраивающие переполох в квартирах многоэтажек; однако в это как-то плохо верится.

Но если все действительно так, то, значит, пришли времена, когда и нечистая сила побежала из деревни в город, как бежали когда-то мы на призрачный свет городских фонарей с чисто дьявольским упрямством.

Хочу заметить, что слова «нечистая сила» я употребляю с некоторым внутренним сопротивлением, особенно когда речь идет о домовом. Мешает негативный оттенок. А ведь к домовому, при всей его безоговорочной принадлежности к этой темной силе, отношение у деревенских людей самое доброжелательное. Есть, конечно, и страх перед ним, как перед всем неведомым и загадочным, но куда больше почтительности и дружелюбия. Его даже порой называют по-свойски соседушкой, дедушкой и другими ласковыми именами.

Раньше, когда крестьянская семья переезжала на новое место жительства, то хозяйка, отправив из старого дома и двора все – мебель, одежду, посуду, ребятишек, корову, телят, кошек и собак, – в последнюю минуту прощания с покидаемым гнездом не забывала пригласить с собою и домового.

Она открывала подполье, опускала туда клюку, которой загребают угли в русской печи, и приговаривала: «Дедушка-соседушка, пойдем с нами жить». А потом тащила эту клюку волоком до нового жилища и опять опускала ее в подполье, точно бы высаживая туда соседушку. Все знают, что ведьмы летают на метле, но, наверное, не всем известно (особенно среди горожан), что домовой ездит на клюке, на кочерге. Во всяком случае, так думали в прежние времена.

Есть и другие представители нечистой силы, с которыми деревенские люди в добрососедских отношениях. Например, лешие. Правда, в отличие от домовых, они живут вдали от людей, в темных лесах, настоящими отшельниками, однако, по народным представлениям, это не мешает им быть во многом схожими. Если домовые как бы стерегут человеческое жилище, то лешие – окрестные леса. И внешне они похожи: оба этакие сухонькие старикашки, легкие на ногу, проворные, с хитроватым прищуром глаз и жидкой бородкой. В моем детском воображении они чем-то напоминали «дедушку Калинина». Есть сходство и в необыкновенной распространенности этих невидимых особей из параллельного мира: как не бывает дома без домового, так не бывает леса без лешего.

Но, повторяю, при всей их внешней благообразности и безобидности, лучше все же не встречаться с ними, не говоря уж о всяких ведьмах, оборотнях, водяных и прочих чертях и бесах. Нечистая сила и есть нечистая сила. Она всегда темна, лукава и коварна. Нечисть, одним словом. И недаром с нею связаны самые страшные истории и сказки, были и небылицы, которых мне довелось немало услышать в истинно языческую пору моего деревенского детства.

Всякое суеверие греховно для православного человека. Греховна и всякая идеализация отголосков русского дохристианского язычества. Однако, отдавая себе полный отчет в том, я все же думаю, что наши невольные языческие прегрешения давней поры бесконечно малы по сравнению с черными грехами откровенного бесовства и сатанизма, которые наполняют жизнь нынешнего поколения. Не надо особых исследований новой смуты. Загляните в театр, в клуб-дискотеку, в казино, а еще проще – не выходя из дома, включите телевизор поближе к ночи…

Когда-то, видя стремительное расширение книгопечатания, этой «галактики Гутенберга», один философ сказал, что отныне дьявол поселился в печатной краске. Но теперь он, похоже, перекочевал в «черный ящик», не к ночи будь упомянут. Умные люди называют его также «ящиком для идиотов». Именно отсюда истекают ныне страшные истории, против которых «Скачущий череп» кажется милою детскою сказкой.