Цвет убегающей собаки - Ричард Гуинн Страница 27

Устремляясь сквозь ночь неизвестно куда, я все острее переживал творимое надо мною насилие. Я то нырял в забытье, то выныривал в реальность, всякий раз убеждаясь, что ничего не изменилось, — ровно урчит двигатель фургона на прямых участках дороги, резко увеличивает обороты на горных подъемах и крутых виражах. Постепенно я свыкся с рывками автомобиля, он будто стал частью моего тела. Переключение скоростей, торможение и так далее начали соответствовать мыслям или, точнее, опять-таки сделались еще одной формой мысли. Любая неровность дороги находила свое соответствие в том или ином эпизоде моей жизни, подлинном или вымышленном, в прошлом или в будущем. У меня достаточный опыт общения с наркотиками, и я понимал, что это означает. Говоря на языке наркоманов, я поплыл, покачиваясь на хрупкой границе сознания.

Мне было безумно жалко Нурию. Так хотелось взять ее за руку, приласкать, успокоить (и, разумеется, самому получить свою долю сочувствия). Нурия лежала в соседнем гробу, но с таким же успехом она могла находиться на противоположной стороне земного шара. Попытки выдавить из себя хоть какой-то членораздельный звук через клейкую ленту, которой мне залепили рот, были еще болезненнее, чем молчание. Единственное, что мне удавалось, да и то с огромным трудом, — невнятное мычание — звуковой образ шока, в котором я пребывал.

Не знаю уж, сколько времени мы провели в пути. В сознание я приходил редко, да и всякий раз ненадолго. Наконец задняя дверца фургона открылась, и мой гроб мягко опустился на ровную поверхность. Послышались голоса, но слов разобрать я не мог, их заглушала деревянная перегородка. Я лишь почувствовал, что некоторое время спустя гроб подняли, перенесли на несколько шагов и в очередной раз опустили на столь же ровную поверхность, и после нового обмена репликами крышка вышла из пазов.

Первое, что я увидел, — арочной формы потолок старинной каменной кладки. Я попытался разглядеть помещение, но не получилось — оставаясь в деревянном заточении, голову повернуть не было возможности.

— Не напрягайтесь, — услышал я мужской голос. — Действие наркотиков скоро пройдет, и тогда вы сможете передвигаться. Мы принесем вам что-нибудь поесть и попить. Вы наверняка почувствуете голод. Но пока постарайтесь лежать спокойно. Дергаться смысла нет, вам все равно не сдвинуться с места.

Голос звучал спокойно, обманчиво мягко и чуть хрипловато. Обладатель его склонился надо мною. У него был необычно выпуклый лоб, а все лицо словно плыло, упрямо не сходясь в фокусе. Этот мужчина средних лет, с обветренными смуглыми щеками и глубокими морщинами у уголков глаз улыбался вроде непринужденно и располагающе, но в то же время расчетливо и взвешенно. Глаза ярко-голубые, взгляд острый и проницательный, голый загорелый череп, чисто выбритое лицо. Одет в длинную черную мантию. Он стал совершать надо мною какие-то пассы, невнятно бормоча что-то на незнакомом мне диалекте каталанского. В руках мужчина держал небольшую деревянную чашу. Время от времени он опускал в нее ладонь и окроплял меня водой.

Поднять головы и выглянуть из гроба наружу я все еще не мог, но услышал, что мужчина передвигается направо. Остановившись, он возобновил свой заунывный речитатив, на сей раз обращаясь скорее всего к Нурии. Впрочем, продолжалась вся эта церемония недолго. Дождавшись ее окончания, кто-то из спутников, то ли помощников этого мужчины, подошел ко мне и сделал укол. Я едва успел сообразить, что происходит. Будто сквозь туман я вновь увидел человека в мантии. Он смотрел на меня с выражением, в котором угадывалось сочувствие.

По мере того как я погружался в сон, облик его утрачивал очертания, морщины становились все глубже, и в конце концов лицо начало походить на свежее вспаханное поле, покрытое огромными цветами, похожими на маки необыкновенных размеров, мощно пробивающиеся сквозь почву. Слышно было, как дышит земля, как с шумом трескается ее верхний слой, как идут в рост зеленые стебли и жужжат в воздухе насекомые. Я видел, как огромные пучеглазые маки покачиваются на фоне василькового неба. На одном из них притулилась, прижавшись к стеблю, полевая мышь, на вид живая, но очень похожая на карикатурное изображение. Она мне подмигивала, а затем заговорила писклявым голоском:

— Эй, мистер, знайте, они повсюду, так что держите ухо востро.

В очередной раз я очнулся уже в другой комнате. Да и гроб исчез. Я лежал на кровати, застеленной свежим бельем. Руки и ноги мне развязали, надели простую белую ночную рубаху. В этой комнате каменные стены тоже были голыми, свет проникал через единственное окошко, забранное решеткой. На столике рядом с кроватью стояли графин с водой и стакан.

Я отхлебнул немного, подвинулся на край кровати и попробовал встать на ноги. Для этого пришлось крепко ухватиться за железную спинку, и все равно поначалу сильно закружилась голова. Правда, потом мне все же удалось добраться до окна. За ним расстилался горный пейзаж, виднелись два-три дерева, по-осеннему без листвы, дальше за отрогами — лес. Ярко-оранжевое солнце стояло низко над горизонтом, но сказать с уверенностью, утро сейчас или вечер, я не мог. Пейзаж был омыт в какой-то странный цвет. Серые пики самых близких отсюда гор казались розоватыми. Несмотря на удивительную красоту этого места, оно казалось, во всяком случае, мне, каким-то унылым и заброшенным, особенно поблизости, где деревья клонились низко к земле.

В двери повернулся ключ, и в комнату вошел мужчина с гладко выбритым черепом, которого я теперь называл про себя «священником». На нем по-прежнему были сутана и сандалеты. «Священника» сопровождал служитель с могучими бицепсами и коротко стриженными черными волосами, в кожаном пальто и коричневых вельветовых брюках. Повинуясь знаку «священника», он встал у дверей. Сам же «священник» присел на свободный стул на противоположной от меня стороне стола.

— Прошу простить меня, — заговорил он по-английски, — за то, что ваше появление здесь оказалось связанным с такими неудобствами. Позвольте представиться — Андре Поннеф. — К счастью, он не протянул мне руки, хотя и улыбнулся. — Полагаю, мне следует объясниться, но сначала хочу вас заверить: я распорядился доставить вас сюда, вас и вашу приятельницу, — в ваших же интересах.

Подобное сочетание наглости и изысканной вежливости и смутило меня, и показалось оскорбительным, но мне не удалось сразу найти достойного ответа. К тому же меня раздражало его одеяние монаха. Этот человек представлялся мне худшим типом надутого мошенника.

— Где Нурия? — спросил я, ощущая неловкость от необходимости задавать вопросы.

— Ваша спутница здесь, рядом, она в полной безопасности. Поела, сейчас отдыхает. Вы сможете увидеться с ней завтра.

— Смогу увидеться? — недоверчиво откликнулся я. — Ах ты мешок с дерьмом, по какому, интересно, праву ты решаешь, можно или нельзя мне встречаться с Нурией?

«Священник» спокойно посмотрел на меня. У него был вид человека, которому приходилось разное о себе выслушивать, но ничто не поколебало его невозмутимости. Вообще излучал он респектабельность и полную устроенность в жизни, что не очень соответствовало монашескому одеянию. Мне куда проще было представить его обращающимся к совету директоров транснациональной корпорации, нежели к крестьянам заброшенной деревушки где-нибудь в Пиренеях, куда я, судя по всему, попал.