Скрипка - Энн Райс Страница 27

На следующий день дом был полон людей. Вседвери стояли нараспашку, так что гостиные, расположенные по обе стороныпросторного вестибюля, хорошо просматривались из длинного обеденного зала, анарод беспрепятственно фланировал по коврам, жизнерадостно беседуя, как принятоу жителей Нового Орлеана на поминках, словно именно этого желал покойник.

Меня же окружало небольшое облако молчания.Все считали, что я… ну, скажем так, душевно надломлена, раз провела два дня у мертвоготела да к тому же еще, не сказав ни слова, улизнула из больницы.

Катринка никак не могла успокоиться и всевыговаривала Розалинде, словно та в действительности меня убила.

Розалинда своим низким сонным голосом то идело интересовалась, все ли со мной в порядке, и я каждый раз отвечала «да».Катринка специально завела разговор обо мне со своим мужем. Гленн, мужРозалинды, мой любимый зять, казался совсем сломленным. Он глубоко переживалмою потерю, но не нашел лучше ничего, как не отходить от меня ни на шаг. Явдруг почувствовала, как сильно их люблю – Розалинду и Гленна, бездетную пару,владельцев дешевой лавчонки, где до сих пор продаются книги Эдгара РайсаБерроуза в мягких обложках и пластинки на семьдесят восемь оборотов с записямиНельсона Эдди.

Дом излучал теплоту и сияние, как может сиятьтолько этот дом, с его многочисленными зеркалами и окнами, выходящими на всестороны света. В том и заключалась гениальность этого коттеджа, что, стоя встоловой – вот как я теперь, – через открытые двери и окна можно быловидеть все, что происходит вокруг, хотя по большей части взгляд утыкался враскачивающиеся на ветру деревья. Как здорово, что в доме чувствовался такойпростор.

Был заказан обильный ужин. Приехали знакомыеофицианты. Еще какая-то женщина, прославившаяся своим шоколадным тортом. А воти Лакоум – стоит руки за спину и насмешливо поглядывает на черного бармена вбезукоризненном костюме. Через какое-то время, однако, Лакоум непременно с нимподружится: он без труда находил общий язык с людьми – по крайней мере с теми,кто мог его понять.

В ходе вечера он улучил минутку и так бесшумноподкатил ко мне, что я перепугалась.

– Хотите чего-нибудь, босс?

– Нет, – ответила я с легкойулыбкой. – Только не напивайся сразу.

– Босс, это не смешно, – сказал он,отплывая в сторону с хитренькой усмешкой.

Мы собрались вокруг длинного и узкогоовального стола.

Розалинда, Гленн, а также Катринка, две еедочери и муж и множество наших родственников ели с жадностью, держа тарелки вруках, потому что стульев на всех не хватило. Мои родственники легко сошлись собщительным семейством Вольфстанов.

Карл умолял этих родственников не навещатьего, когда дело уже близилось к концу. Даже когда мы поженились, он знал, чтоболен, и не захотел праздновать свадьбу на широкую ногу. И теперь, когда егомать снова отправилась в Англию и все было сделано, эти Вольфстаны – как один сясными лицами, с приятной внешностью, имеющие явно немецких предков, –выглядели чуть удивленными, как обычно выглядят те, кто просыпается после глубокогосна. Тем не менее среди изысканной и прекрасной мебели, которую купил для меняКарл, – стульев на гнутых ножках, перламутровых столиков, инкрустированныхкомодов и столов, потертых от времени подлинных обюссонских ковров, такихтонких, что казалось, ходишь по бумаге, – они смотрелись совершенноестественно и вели себя свободно и непринужденно.

Вся эта роскошь была в стиле Вольфстанов.

Они все были при деньгах. Они всегда владелидомами на Сент-Чарльз-авеню. Их предками были богатые немцы, поселившиеся вНовом Орлеане еще до Гражданской войны и заработавшие огромные деньги насигарах и пиве. Задолго до того, когда на наше побережье высадиласьмногочисленная оборванная братия, гонимая «картофельным голодом», –изможденные ирландцы и немцы, которые были моими предками. Вольфстаны жевладели собственностью в лучших районах и являлись хозяевами известныхмагазинов и фирм.

Моя кузина Сара сидела, уставившись в тарелку.Это была младшая внучка кузины Салли, на руках которой умерла моя мать. Я немогла себе это представить. Сара в то время еще не родилась. Другие кузены изсемейства Беккер, а также те, что носили ирландские фамилии, выгляделинесколько недоуменными среди окружающего блеска.

Весь день дом казался мне удивительнокрасивым.

Я то и дело поворачивалась, чтобы пойматьотражение толпы в огромном зеркале во всю стену – оно висит как раз напротиввходной двери и в нем хорошо видно все пространство, отведенное для гостей.

Зеркало старое; моя мать его очень любила. Яникак не могла перестать думать о ней, мне несколько раз приходило в голову,что она была первой, кого я по-настоящему глубоко ранила и подвела, именно она,а не Лили. Я ошиблась в расчетах, ужасно ошиблась. Это была ошибка длиною вжизнь.

Я сидела, погрузившись в раздумья, иногдашептала абсолютную чушь – только для того, чтобы отбить у людей всякую охотузаговаривать со мной.

Мне никак не удавалось прогнать воспоминания отом, как мать в последний раз покидала этот дом: отец повез ее к ирландскойкрестной и кузине, хотя ей совершенно не хотелось жить с ними. Она не желала,чтобы ее позорили. У нее был очередной запой, а мы не могли за нейприсматривать в то время, потому что у Катринки, восьмилетней девочки, случилсяперитонит и, как я узнала позже – тогда мне, конечно, подобное и в голову немогло прийти, – она умирала в больнице.

Разумеется, Катринка выжила. Иногда яспрашиваю себя, не повлиял ли тот факт, что она пропустила смертный час нашейматери – а случилось это как раз, когда она была прикована к постели своейдолгой и тяжелой болезнью, – так вот, я себя спрашиваю, не из-за этого лиона выросла такой надломленной, вечно во всем сомневающейся. Нет, лучше недумать сейчас о Катринке.

Ее сомнения словно тяжелое ярмо на моей шее. Язнала, о чем она шепчется по углам с гостями, но мне было все равно.

Я вспоминала, как отец вел мать по боковойдорожке на Третью улицу, а она умоляла не отвозить ее к тем родственникам. Онастыдилась предстать в таком виде перед любимой кузиной Салли. А я даже неподошла попрощаться с ней, поцеловать, сказать хоть слово! Мне было тогдачетырнадцать. Уже не помню, почему я оказалась на дорожке в тот момент, когдаотец выводил ее из дома. Никак не могу припомнить, но ужас произошедшего неоставляет меня: она умерла в окружении своих родственников: