Штурман - Людвиг Павельчик Страница 26

Ей повезло лишь в одном: она не увидела, как радушная, излучающая тепло и доброжелательность хозяйка накинула кусок бечевы на шею ее склонившейся над близнецами и ничего не подозревающей матери и, стиснув зубы и побелев от напряжения, затягивала удавку до тех пор, пока конвульсии жены несчастного переселенца не прекратились и ее мертвое тело не вытянулось на чисто выскобленном деревянном полу горницы. Дорожное платье, которое мать так и не успела снять, задралось, открыв взгляду ее худые, некогда красивые ноги, обтянутые сейчас грубыми шерстяными чулками с начесом и как-то странно спутавшиеся меж собой, словно концы бечевки, по прежнему обхватывающей ее шею.

Расправившись с матерью, запыхавшаяся, но спокойная хозяйка перевела взгляд на близнецов, только-только уснувших и не прикрытых как следует одеяльцем отлучившейся умереть матерью. Один из мальчиков причмокивал и улыбался во сне, видя, должно быть, что-то приятное. В своем липком кулачке он зажал марлевый мешочек с размоченным хлебом, который только что сосал, по оставшейся с «беззубых» времен привычке. Его братец, напротив, хмурился и смешно шевелил губами, словно собираясь заплакать: в его сне мама что-то выговаривала ему, и он собирался защищаться единственным известным ему способом – ревом.

Они продолжали спать, когда над ними склонилось неподвижное, как гипсовая посмертная маска, лицо их убийцы. Ее тяжелое дыхание коснулось их щек, а глаза, зачем-то всматривающиеся в их лица, были подернуты мутной пеленой и холодны, как у рыбы. Когда она занесла над близнецами массивную подушку, один из них вдруг проснулся и, перепугавшись нависшей над ним тени, собрался испустить отчаянный крик. И в тот же миг братьев накрыла удушливая темнота, через несколько секунд ставшая вечной.

Так и не убрав подушку с детских трупов, хозяйка повернулась к двери, в которую в этот момент входил выполнивший свою часть работы Илья Гудик. Не снимая валенок, он беглым взглядом окинул комнату и, разглядев торчащие из-под подушки четыре детские ножки, ухмыльнулся. Переступив через тело матери, он хотел было заговорить, но жена, быстрым движением приложив палец к его губам, молча кивнула в сторону кровати, на которой безмятежным сном подростка спала враз осиротевшая Соня.

Гудик нахмурился и вопросительно посмотрел на супругу, явно не одобряя ее нерасторопности. Та, в свою очередь, пожала плечами и указала на себя большим пальцем правой руки, словно спрашивая о чем-то. Гудик отрицательно мотнул головой и, стараясь ступать как можно тише, подошел к кровати. Уставший и подгоняемый мыслью о предстоящей еще работе, он не стал тянуть время и просто обхватил руками горло еще пару часов назад своенравного и ершистого, а сейчас такого умиротворенного отпрыска своего сегодняшнего гостя. Соня не проснулась и не почувствовала ни боли, ни страха. Из глубокого сна она отправилась прямо в рай, сопровождаемая ласковыми смеющимися ангелами, поющими ей свои прекрасные песни. Туда, где она, быть может, встретится с матерью и братьями, а если повезет, то и с отцом.

Полночи провозился Илья Гудик, перетаскивая убиенную семью в знакомый уже нам погреб и укладывая тела во все ту же яму, в которой еще оставалось достаточно места. Хорошо, что он готовил ее «с запасом», словно предчувствовал, что вместо одного гостя получит пятерых. Пришлось, правда, несколько раз перекладывать трупы в яме, пока они не легли так, как нужно, и Илья изрядно намучился за это время и даже выругался в адрес жены, приводящей сейчас комнаты в их первоначальный вид и не знающей, как тяжело ему приходится. Но вот, наконец, и тело строптивой девчонки замерло в подходящей позе, погрузив левую пятку в проломленный череп отца и уткнувшись лицом в похолодевшую спину одного из братишек. Гудик, придирчиво осмотрев сложенную им «мозаику», завалил тела землей, а ее излишки за несколько раз поднял наверх и рассыпал по земляному полу сарая. С трудом ворочая тяжелый сундук, собственноручно спущенный жертвой в его тайник, Илья водрузил его на свежую могилу и прикрыл, для верности, куском мешковины. Он удержался от соблазна открыть сундук сейчас же и полюбоваться добычей – успеется еще. Главное сейчас – замести следы, да так, чтобы ни человек, ни зверь, ни сам черт ничего не заподозрили.

Вновь оказавшись в сарае и закрыв крышку погреба-тайника, он замаскировал ее тем, что попало под руку. Чужого вторжения и, тем более, обыска ушлый «старовер» не опасался, но природная трусливость, которую он именовал осторожностью, была, наряду с подлостью, основной чертой его натуры.

Потом очередь дошла и до клячи, на которой прибыли наивные переселенцы, голодной и все еще мелко трясущейся от усталости. Оставить ее у себя было нельзя: бродячих лошадей не бывает, а появление новой животины непременно вызовет расспросы односельчан, что недопустимо. Поэтому Гудик, подойдя к лошади сбоку, изо всех сил ударил ей по лбу обухом огромного топора для колки дров, а когда она, оглушенная, упала на колени, подскочил и перерезал ей глотку, кровь из которой хлынула на обледенелую землю пригона. Почти до утра Гудик при свете месяца, единственного свидетеля его сегодняшних злодеяний, снимал с туши шкуру и разделывал мясо, которое – не выбрасывать же! – сложил в своем леднике, пополнив запасы. Лишь засыпав лошадиную шкуру солью, радушный хозяин понял, как он устал. У него еще хватило сил добраться до кровати: он уснул, едва коснувшись головой подушки, как совсем недавно Соня, и не чувствовал, как жена, преданная и кроткая, стягивала валенки с его натруженных, пропахших потом ног.