Матрица смерти - Джонатан Эйклифф Страница 26

Я предполагал, что дверь нам откроет сгорбленный старик, верой и правдой служивший еще отцу Дункана. Но вместо этого нас встретила хорошо одетая пожилая женщина, казавшаяся скорее компаньонкой, нежели домоправительницей. Она держалась формально и чуть сурово. Я заметил, что, разговаривая с Дунканом, она часто сбивалась с подчиненного на фамильярный тон. Старая экономка застряла где-то на полпути между двумя эпохами: прослужив много лет сварливому отцу, она сердечно привязалась к сыну, который дал ей гораздо больше полномочий.

Ланч нам подали в столовой. Это была комната с низким потолком. За стол можно было усадить человек двадцать. Обслуживала нас девушка лет шестнадцати. Она, шаркая ногами, входила и выходила из комнаты и не произносила при этом ни слова. На замечания Дункана она отвечала лишь междометиями и мычанием. Я заметил, что она старается держаться от Дункана подальше и пытается не прикасаться к нему. Девушка она была хорошенькая, и поначалу я подумал, нет ли здесь чего сексуального.

Поразмыслив, я отказался от своего предположения: Дункан никогда не казался мне сексуально озабоченным. Все же у меня осталось впечатление, что здесь что-то было не так. Девушка явно следила за Дунканом, как если бы она его боялась, но не потому, что он был ее хозяином.

Скажу честно, меня всегда интересовала личная жизнь Дункана. Я не мог вспомнить ни одного случая, когда он проявлял бы сексуальную заинтересованность. Я давно уже отказался от подозрения, что у него были виды на меня и что наша учеба — лишь предлог для осуществления его плана соблазнить меня, в то же время я так и не выяснил, какой он придерживается ориентации.

Вполне возможно, что он был тайным гомосексуалистом, скрывающим это из опасения погубить свою карьеру. А может, он просто равнодушен к сексу, бывают ведь и такие люди. Я ни разу не слышал, чтобы он, хотя бы косвенно, говорил о женщине, с которой у него были отношения, ни сейчас, ни в прошлом. Мне не однажды приходило в голову, что он, вероятно, решил жить аскетом для того, чтобы обрести мастерство. Обет безбрачия — не редкость среди людей, посвятивших себя магии. В книгах я нередко встречал пассажи, проповедующие воздержание ради достижения мастерства.

— Для одного человека это слишком большой дом, — заметил я. Девушка уже ушла, мы сидели в маленьком кабинете и пили кофе.

— Я здесь не один, — ответил Дункан. — Здесь есть мисс Мелроуз. До юной Дженни была другая девушка. Ее звали Колетт — француженка. Год назад она вышла замуж и уехала. У меня есть кухарка, миссис Дунбар, и еще человек, который смотрит за домом, и еще садовник. Они все спят здесь. Целая компания.

— Но не семья.

Он покачал головой:

— Нет, в Пеншил Хаус никогда не было семьи — с тех пор, как умерли мои родители.

В большом камине горел огонь, окрашивая стены в цвет меди. Дункан помолчал, глядя на пламя. Сосновое полено дрогнуло и, перевернувшись, разбросало искры, похожие на частицы холодного металла.

— Я был когда-то женат, — сказал он. — Как и вы. И жену я потерял — так же, как и вы. Звали ее Констанция. Здесь она со мной и жила. Мы были очень счастливы. Счастливее, чем я мог себе представить в мечтах. Иногда кажется, что это было очень давно, а иногда — как будто вчера. Если бы Констанция вошла сейчас сюда, я бы ничуть не удивился.

К моему смятению, я заметил на щеках его слезы. Впервые я был свидетелем его слабости, впервые увидел признак чувства. Отчего-то я почувствовал себя неловко, словно проявил ответную слабость.

Кофе мы допили в молчании. Огонь медленно догорал, и чувство неловкости постепенно уходило. Полумрак скрыл мое смущение. Дункан, как мне кажется, смущения не испытывал. Он плакал по своей жене, словно находился в комнате один. Наконец он посмотрел на меня и улыбнулся.

— Я становлюсь мрачным, — произнес он. — Извините. Позвольте, я провожу вас, пока не стемнело.

Дом был большой, со множеством извилистых переходов. Все этажи, казалось, находились на разных уровнях. Секция здесь и комната там могли отделяться от остальных помещений коротким лестничным маршем или коридором с покато опускающимся полом. Фасад дома был выдержан в том же стиле. К его башенкам можно было подняться по спиральным лестницам. Высокие окна выходили в сад с темными деревьями.

— Дом был построен для моего деда Джоном Чессером, — рассказывал Дункан. — Один из его первых проектов, до Саутфилда. Часть интерьера создал Уильям Берн, хотя тогда он был уже в преклонном возрасте. Дом ни разу не перестраивался. Ни отец, ни я не хотели изменять первоначальный замысел.

Честно говоря, мне показалось, что дом все же был слегка модернизирован. Были сделаны уступки современности: электричество, центральное отопление в главных комнатах, газовая плита в кухне, в холле стоял телефон, изготовленный в шестидесятых годах. Все же остальное относилось к другой эпохе — ковры, занавески, мебель, даже цветочные горшки, казалось, остались здесь с прошлого столетия.

— У меня такое чувство, — сказал я, — что если бы сюда пришел сейчас ваш дедушка, он бы решил, что он дома.

Дункан кивнул, оглянувшись по сторонам.

— Он и в самом деле нашел бы мало изменений, это верно. А вот мир вокруг совершенно другой.

В голосе его послышалась печаль. Казалось, он сожалел об ушедшем времени, как будто мир с тех пор потерял невинность.

Мы продолжили медленный обход дома. Когда мы закончили, в саду еще не стемнело, и можно было прогуляться. Только тогда, когда мы шли по саду, я вспомнил, что еще поразило меня в Пеншиел-Хаус. Я не видел ни одного портрета, ни одной семейной фотографии, ничего из того, что бы рассказало, кто жил и умер в этом доме. Я не хотел тревожить Дункана еще раз и не спросил его о причине этого. Но впоследствии я часто думал об этом.

К концу нашей прогулки пошел снег, сначала небольшой, а потом сильный. Крупные снежинки как бы проталкивались сквозь морозный воздух, желая прикрыть голую землю. Мы сразу же вошли в дом, и Дункан приказал принести чаю и булочки. Чай был японский, купленный в Харрогейте, булочки домашнего изготовления, сладкие и маслянистые, они так и таяли во рту. После угощения я расслабился. Было приятно находиться в такой уютной обстановке. Дункан снова стал самим собой, развлекая меня забавными историями о Пеншиел-Хаус и его обитателях.

Потом он повел меня в библиотеку, которой я пока не видел, и обвел вокруг шкафов, полки которых были тесно уставлены книгами. Здесь имелись книги, которых я никогда не видел, издания, слишком ценные, чтобы их можно было без опаски хранить дома или, тем более, выносить. В нишах между шкафами стояли белоглазые бюсты римских и греческих поэтов. В каждом углу и вдоль узкой балюстрады, обегавшей второй этаж библиотеки, притаились густые тени. Временами мне хотелось оглянуться. Мне все казалось, что на нас смотрят не только статуи. Невольно вздрогнув, я вспомнил библиотеку в Эйнсли-Плейс, где наткнулся на «Matrix Aeternitatis».