Испорченная реальность - Джон Урбанчик Страница 26

— Но кое-что случилось, — говорит он. — Нечто ужасное.　

— Нечто ужасное, да, но разве это означает, что я должен сдаться?　

— Да. — Ни размышлений, ни колебаний. — У тебя не осталось ничего, за что можно было бы держаться. Ты мусор, язва реальности, гниль.　

— Чего вы хотите? — спрашиваю я. Пару секунд молчу и спрашиваю снова: — Чего вы хотите от меня?

— Хотим, — говорит Капитан Страх. — Это мерзкое слово, ты так не думаешь? Лучше спросить, что нам нужно. Нельзя существовать без оглядки на нужды, но важность желаний преувеличивают. Мечты бесполезны. Молитвы остаются без ответа. Нет обетов, которые можно исполнить, нет искупления, ты остаточный образ, а мы... мы приводим реальность в норму.　

Призраки начинают снова, из углов доносится тихий шепот.　

«Очищение», — повторяют они. Это похоже па китайскую пытку водой — слова каплями падают мне на лоб, желая свести с ума.　

Слишком поздно, хочу я им сказать.　

Но Капитан Страх не станет меня слушать.　

Гарри Гудини смог бы сбежать. Я не волшебник. Я — это всего лишь я. Я проиграл, но не могу и не хочу этого признать. Против призраков у меня нет ни малейшего шанса.　

— Слышишь? — спрашивает Страх. Слышно только призраков. — Это шепот желания. Бессмысленной жажды.　

Он смеется. По крайней мере, мне кажется, что это смех — зловещий, сухой, пыльный, звук хрипит и потрескивает, клокочет в горле, но, наконец, вырывается наружу. Я вижу веселье в его серых глазах. Не таких, как у остальных призраков. У них во взглядах осталось подобие красок и жизни. Его глаза бесцветны, но не мертвы. Наконец он командует:　

— Взять.　

Мне в руку впивается игла — я ее вижу. Все происходит быстро, слишком быстро, призраки сливаются в серое пятно, мои конечности немеют и... вот и все. Звуки стихают, перед глазами темнеет, и я отключаюсь.　

II

Я уснул на скамейке. Нуждался в отдыхе. Был всего лишь час или два, но, когда я проснулся, солнце уже село и на краю дорожки сидел мальчик и наблюдал за мной. Лет тринадцати, грязный, бедно одетый. Его щеки запали, лицо было бледным, но глаза смотрели на меня.

Я спал сидя, запрокинув голову — плечи и шея ныли, во рту пересохло, я чувствовал себя больным. Нереальным. Не собой. Подумал будет ли каждое новое пробуждение еще хуже, еще кошмарней, пока я не исчезну из мира или не умру.　

— Доброе утро, Солнышко, — сказал мальчик.　

— Солнышко?　

— Разве плохая кличка? — спросил он. — Я ее подобрал. Тебе подходит. Ты ведь новенький, ничего не знаешь, чист, как солнечный лучик.　

Я зевнул, потянулся, потер загривок.　

— Не могу поверить, что ты здесь спал. На открытом месте. Беззащитный.　

— А ты где спишь?　

Он пожал плечами и сверкнул озорной улыбкой, на которую способен только мальчишка.　

— Где придется. Неважно. Не здесь. Знаешь, тут людей убивали.　

— У всех на виду?　

— Дерьмо случается, — сказал мальчик.　

— Наверное. — Я напряг ноги. Кажется, они меня удержат. Я не знал, чего ждать, и понятия не имел, что делать. Вернуться к Вороне? Прошли часы, но она взяла отгул, сочтя, что я интересней. Что она мне не сказала?　

— Кто-то тебя обчистил, — заметил мальчик.　

Я сунул руки в карманы. Деньги пропали. Все, что было. Совсем немного.　

— Ты?　

Он снова ухмыльнулся:　

— Думаешь, я дурак?　

— Нет, — сказал я. — Возможно, храбрец.　

— Ага, храбрец, — сказал мальчик. — Это я. Круглосуточный Бэтмен.　

— У тебя есть дом?

Его улыбка пропала, и я все понял. Нет, дома у него не было. Он казался кристально ясным на фоне окружающего марева.　

Не поймите меня неправильно: слово марево не означало, что я видел плохо, но все в моем новом мире — люди, места, вещи — казалось размытым, будто я смотрел сквозь воду. Мягким, расфокусированным. А мальчик был четким. Анна тоже, но временами расплывалась. Призраков я видел отлично. Наблюдали ли они за нами? Я присмотрелся к теням.　

— Конечно, они здесь, — сказал мальчик. — Стражи порядка.　

— Так они себя называют?　

— Так я зову их.　

— Почему?　

— Они не дают нам вернуться. Удерживают.　

— Зачем?　

Мальчик пожал плечами.　

— Мы не можем. Они охраняют порядок.　

— А ты не хочешь вернуться? — спросил я.　

Он засмеялся:　

— Ага, как же. К папочке и его урокам. Черт, ни за что. Теперь я свободен. Могу делать что хочу. Ни школы, ни спальни, ни шрамов. Передо мной весь мир. Знаешь, я не из Сиднея. Доехал автостопом.　

— А это не опасно?　

— А жить не опасно? — спросил он.　

— Откуда ты?　

— Неважно.　

— Как тебя зовут?　

— А у тебя есть сын?　

Я кивнул. У меня был сын, где-то еще был. Я найду его. И Карен.

— Как его зовут?

— Тимми.

— Меня зовут по-всякому. Но не Тимми.

Я встал, размял ноги, помассировал загривок, но боль не ушла.　

— Хочешь, чтобы я тебе помог, По-всякому?　

— Меня зовут не По-всякому.

— Ты сам так сказал.　

— Не строй из себя дурака.　

— Мне можно.　

Его улыбка вернулась.　

— А я думал — мне.　

Я засмеялся. Недолго, несильно, но искренне, и мне стало чуть легче. Словно мир не превратился в кошмар. Словно у меня все еще была жизнь. Если я хотел вернуться в Ньютаун, придется поторопиться.　

— Ты ведь не уходишь, а? — спросил мальчик.　

— Зачем мне задерживаться?　

Он пожал плечами:　

— Незачем. Иди. Удачи.　

— А ты куда пойдешь? — спросил я.　

— Есть местечко, — сказал он, снова пожав плечами. — Подземка. Я могу приходить и уходить, когда захочу.　

— Там безопасно? — спросил я.　

— Нигде не безопасно. Разве ты еще не понял?