Лексикон - Макс Бэрри Страница 25

В среду Эмили купила еще одну порцию и поставила ее к нему на стол. В его глазах, серых и нежных, как подушка, отразилось удивление.

– Я подумала, что и тебя жажда замучила. – И она пошла дальше, довольная собой.

В четверг коктейль для него Эмили не купила. Хотя изначально подумывала об этом. Она просто прошла мимо. В один ужасный момент испугалась, что он ничего не скажет, – а вдруг он слишком погружен в свой компьютер и не замечает ничего вокруг. Может, походить вокруг него, только не унизит ли она себя тем самым?

– Эй, подожди, – сказал парень.

Эмили остановилась.

– Спасибо за вчерашний коктейль.

– Пожалуйста.

Она улыбалась, всей душой надеясь, что на этом он не закончит.

– Я никогда не был молочной душой, но коктейль оказался хорош.

– Он не просто хороший, он отличный, – сказала Эмили. – Я подсела на него. – Она потянула напиток через соломинку.

Он откинулся на спинку.

– Присядешь?

– Мне нужно еще много прочитать. Но все равно спасибо. Может, в другой раз.

Она пошла прочь. Мальчик не пытался остановить ее, что стало небольшим разочарованием, да и потом он не искал встречи с ней. Но Эмили не переживала. Она играла в долгую игру. Игра была сомнительной. Потому что, по сути, она практиковалась. Пыталась убедить другого ученика. Так, чуть-чуть, ничего такого, из-за чего могут быть неприятности. Ведь если оглядеться по сторонам, сразу видно, что люди то и дело пытаются убедить друг друга в чем-то. Они только этим и занимаются.

На следующий день Эмили направилась к своему солнечному клочку без коктейля. Ее сердце бешено стучало, потому что если он увидит это и никак не отреагирует, она будет выглядеть жалко. Однако, когда Эмили завернула за угол, то обнаружила, что его компьютер закрыт, а на столе стоят два коктейля. Мальчик улыбнулся, жестом предложил ей сесть, и она села.

* * *

Его звали Джереми Латтерн. Раньше он хотел иметь собственный зоопарк. Его семья жила в крохотном собственном домике в Бруклине, и его мама спасала животных: кроликов, и мышей, и уток, и собак, и двух кур. Одна из куриц была психически ненормальной. Она бегала кругами и орала так, словно ее топили. Родители хотели избавиться от нее, но Джереми горячо возражал и уговорил их смилостивиться над бедняжкой. Он думал, что сможет вылечить ее. Он представлял, как курица становится его другом, и люди говорят: «Джереми – единственный, кого подпускает к себе эта курица». Но этого так и не случилось. Однажды курица набросилась на него, исклевала лицо, и отец свернул ей шею. Вот каким образом Джереми получил этот маленький шрам у левого глаза и решил отказаться от зоологии.

Эмили поведала ему, что ее родители были канадцами и что она выросла рядом с хоккеем. Она рассказала, что когда ей было шесть, отец повел ее на один матч, и она ужасно испугалась, потому что толпа просто сходила с ума от ярости. Там был один инцидент, игроки устроили драку, и она повернулась к отцу, ища у него защиту, но у того было зверское лицо. По дороге домой он спросил, понравилось ли ей, и она ответила «да», но с тех пор, когда по телевизору показывают хоккей, ей становится плохо.

Все это, естественно, было ложью. О себе ученикам нельзя было рассказывать правду. Вообще-то это не было четким правилом, просто подразумевалось само собой. Эмили училась в школе уже второй год и знала, что людей можно классифицировать по двумстам двадцати восьми психографическим группам в зависимости от того, как у них работают мозги. Сегмент сто седьмой, например, включал интровертную личность, мотивированную интуицией и страхом. Эти люди принимали решения, основываясь на стремлении избежать худшего исхода, считали основные цвета успокаивающими и, когда их просили выбрать какое-нибудь число, выбирали маленькие величины, потому что с таким выбором чувствовали себя менее уязвимыми. Если знать, что некто относится к сегменту сто семь, сразу становится ясно, как убедить его или, как минимум, какая из техник убеждения быстрее сработает. Это не сильно отличалось от того, чем всегда занималась Эмили, не особо задумываясь над тем, что она делает; достаточно было научиться чувствовать, какую оценку ученики желают или боятся получить, и использовать эти знания, чтобы принуждать их к чему-то. Сейчас было то же самое, только основывалось на теории. Вот поэтому и не следовало рассказывать о себе, вот поэтому старшие ученики и были такими замкнутыми и недоступными: чтобы их не идентифицировали. Чтобы уберечься от убеждения, нужно было прятать свою сущность. Однако Эмили подозревала, что у нее это не очень хорошо получается. Она догадывалась, что существует множество ключей, которые она, стоило ей раскрыть рот, или сделать стрижку, или выбрать свитер, по неосторожности подкидывает другим ученикам, например, Джереми Латтерну. Она поняла: если в школе существует правило не практиковаться, значит, кто-то точно практикуется.

* * *

– Расскажи, чему тебя учат, – сказала она. – Чтобы у меня было хоть какое-то представление.

Теперь Эмили и Джереми пили слаши. Они пошли дальше молочных коктейлей. Преимущество слашей заключалось в том, что для их потребления нужно было покидать территорию школы. По вторникам и пятницам, если стояла ясная погода, они ходили в ближайший магазин «Севен-Илевен», расположенный в трех четвертях мили. Эмили нравилось идти рядом с Джереми Латтерном, потому что водители проезжавших мимо машин приветствовали их гудками, принимая ее, вероятно, за его девушку.

– Ты очень прямолинейна, – сказал он. – Ты не просишь. Ты требуешь. Это полезный инстинкт.

– Так объясни мне, зачем я учу латынь.

– Не могу.

– Ты всегда соблюдаешь правила?

– Да.

– Фи, – сказала Эмили, так ничего и не добившись от него.

– Правила важны. То, чему нас учат, опасно.

– То, чему учат тебя, опасно. А то, чему учат меня, – это латынь. Я же не выпытываю у тебя государственные секреты. Открой мне хоть что-то. Хоть одну вещь.

Джереми сквозь крестообразный надрез в крышке вставил в стакан соломинку.

– Фи, – снова сказала Эмили. Они прошли к кассам и заняли очередь за мальчишкой, который платил за бензин. За прилавком стоял мужчина лет пятидесяти, пакистанец или что-то в этом роде. Она пихнула Джереми локтем. – Как ты думаешь, он из какого сегмента? – Парень не ответил. – Я думаю, из восемнадцатого. Я права? Ну, давай, я произвожу сегментацию, ты же можешь ответить на вопрос.

– Возможно, из сто семидесятого.

Эмили не взяла в расчет этот сегмент, но сразу поняла, что его предположение вполне обосновано.

– Неплохо. А теперь что? Что мы будем делать, если знаем, что он из сто семидесятого?

– Заплатим за наши слаши, – сказал Джереми.

* * *

Иногда Эмили навещала Джереми в его комнате. Однажды она, уходя, залепила жвачкой личинку замка, а потом вернулась, зная, что сейчас он на уроке. Подошла к его книжной полке и вытащила три книги, на которые уже давно поглядывала. Эмили сидела на его кровати, глубоко погрузившись в «Социографические методы», когда дверь открылась и на пороге возник Джереми. Она никогда не видела его в таком бешенстве.