Хозяин тишины  - Влада Ольховская Страница 24

Но хватало и откровенной ерунды. Шелк, который блестел, как дешевый полиэстер. Леопардовый принт с крупными красными розами. Перья и рюши — на одном платье их было так много, что хватило бы на целое шоу трансвеститов. Не слишком аккуратное кружево. Настолько прозрачный гипюр, что его можно было и не надевать, а прийти в нижнем белье — и никто бы не заметил разницы.

Все люди, приглашенные в дом Гедеонова, были богаты, и все равно между ними была пропасть — ума и вкуса, внутренней глубины и пустоты, тщеславия и странной возвышенности. И зачем он только собирает их здесь?..

Самого Гедеонова пока нигде не было, и я просто прогуливалась по залу. При таком разнообразии нарядов, я не выделялась и не терялась. То, что я была не в форме служанки, автоматически делало меня гостьей в глазах настоящих гостей, вот и все, что важно.

Пока все выглядело вполне достойно. Не королевский прием, конечно, зато на вечеринку после какой-нибудь кинонаграды вполне потянет. Понятно, что гостям не зачитывали некий свод правил, и все равно казалось, будто правила есть и они всем известны. Может, я и не права, но меня не покидало ощущение, что незримое присутствие хозяина поместья держало всю эту пеструю толпу на коротком поводке.

Да, все эти богатые и знаменитые побаивались Гедеонова! И я вдруг поняла, что у меня есть перед ними определенное преимущество, и невольно улыбнулась.

— Вот, наконец-то улыбаешься, а то ходила тут вся мрачная и такая неприступная!

Никита вынырнул из толпы быстро и незаметно, я такого не ожидала, но и не шарахнулась от него. Я давно уже заметила, что за недели работы в поместье нервы у меня стали покрепче.

Он был в черном, как и все охранники: деловой, но удобный костюм, под ним — свитер вместо рубашки. Охрана здесь выполняла не роль лакеев, украшающих собой зал, они были гарантией спокойствия и безопасности, и они должны были выглядеть как люди, которые могут такое обеспечить.

— Или ты увидела меня и потому улыбнулась? — подмигнул мне Никита.

Он осторожно приобнял меня за талию, но так, чтобы этого не заметил никто из гостей или прислуги. Он не был скромным и застенчивым — это же Никита, не думаю, что он вообще знает, что такое скромность! Но и он подчинялся правилам Гедеонова.

— Тебе я улыбаюсь сейчас, — ответила я.

Вот так красиво я вышла из положения, не опускаясь до лжи. Не могла ведь я сказать, что улыбаюсь вовсе не из-за него! Никита, который в своих мыслях был не иначе как вожаком львиного прайда, был бы задет.

А улыбалась я мыслям о том, что у меня есть то, чего нет у гостей, с детским нетерпением ожидающих хозяина, одно маленькое преимущество — ночные прогулки по саду.

Они не стали постоянными, но они стали частыми. Мы ни о чем не договаривались, просто я приходила в сад, а он уже был там, и мы гуляли по дорожкам. Гедеонов чаще всего молчал, говорила я. Это было просто, ведь я лишь рассказывала ему о том, что нас окружало, а он слушал и не перебивал.

В ночных прогулках не было ничего важного и уж тем более интимного. Сначала они даже не нравились мне: я чувствовала себя ручной обезьянкой, выполняющей трюки на потеху дрессировщику. Но потом до меня дошло, что Гедеонов действительно слушает меня, ему любопытно. Я не могла этого понять — однако я никогда и не жила в вечной темноте. Поэтому я стала стараться усердней, выбирала слова тщательней, да я со школьной скамьи столько времени сочинениям не уделяла! А он меня даже не благодарил, однако мне почему-то хватало его присутствия, в его молчании мне слышалась признательность.

Хвала самообману, что уж тут.

— Мне надо бродить тут, — с сожалением признал Никита. — Но ты потерпи, это где-то до часу ночи, потом поспокойней станет, и тогда я тебя снова найду.

— Не обещаю, что дождусь тебя.

— Дождешься, куда ж ты денешься!

Он провел рукой по моей спине, но поцеловать меня при посторонних так и не решился. Секунда — и вот он снова растворился в толпе. Самонадеянность Никиты меня порой раздражала, но я вынуждена была признать, что со своей работой он справляется великолепно.

Меня все это мельтешение цветов и блесток начинало утомлять, и я уже подумывала уйти, когда наконец появился Гедеонов.

Он умел приковывать к себе внимание мгновенно, это был какой-то особый дар, который нельзя получить, можно только с ним родиться. Казалось бы: ну как его заметить среди этой толпы, шума, движения? Но нет, где был он, там движение нарастало, к нему тянулись, с ним спешили поздороваться, и все же на него не напирали — рядом с ним постоянно было свободное пространство.

Гедеонов был, как всегда, безупречен, но если он так ходил в обычные дни, стоило ли ожидать меньшего от праздника? Я, работавшая здесь без малого два месяца, до сих пор не знала, кто занимается его одеждой, однако этому стилисту я бы пожала руку и попросила автограф. Костюмы он подбирал идеально — строгий крой подчеркивал великолепную фигуру хозяина усадьбы, кремовый цвет оттенял его кожу и волосы. Гедеонов двигался все так же уверенно, хотя в толпе — медленней, чем в свободном пространстве. Впрочем, заметить это мог лишь тот, кто хорошо его знал. Остальные были слишком поражены привычной легкостью его движений, уверенностью и силой.

И конечно, не изменил он себе и в другом: никакой трости, никаких темных очков. Он не собирался прикрывать собственную слепоту, как нечто неприличное, он заставлял гостей принять ее, как одну из его черт, а не причину для жалости. Он улыбался так широко, так заразительно, что считать его слабым и достойным сострадания просто не получалось.

Я даже не заметила, когда перестала бояться его мертвых глаз. Перестала и все, хотя все равно признавала, что у него наверняка были бы очень красивые глаза, если бы им были доступны живой блеск и движение.

Хозяин поместья с готовностью здоровался с гостями и пожимал им руки. Обычно он так не делал, и это смутило меня, а потом я заметила, что на нем тонкие перчатки — того же цвета, что и его костюм. Ясно с ним все: он не терпел прикосновения кожи, через преграду ткани он готов был снизойти до контакта с простыми смертными.

Я отошла в сторону, в дальнюю часть зала, где почти никого не было, и молча наблюдала за ним. Естественно, я не собиралась к нему подходить, у меня и права такого не было. Но мне почему-то казалось, что он сам будет искать меня, захочет узнать, здесь ли я.

Это была дурацкая мысль, настолько нелепая, что я стеснялась ее, хотя о ней больше никто не знал. Я пыталась унять в себе неуместное ожидание, и все равно смотрела на него с надеждой. Умом я понимала, что это помешательство какое-то: у него нет ни единой причины искать меня, бросая своих именитых гостей. Но надежда — тот еще сорняк, когда она непрошеная и незваная. Это чувство паразитировало на мыслях о том, что у нас с Гедеоновым есть что-то общее: любовь к саду и цветам, например.

Он, сам того не зная, спасал меня от этого позора. Гедеонов не выглядел ищущим или растерянным, и это было вполне нормально. На балу, который он сам устроил, он был хозяином положения, звездой, сиявшей ярче других.