Девочка с медвежьим сердцем - Фрэнсис Хардинг Страница 23

Медведь со временем смирился с пребыванием в кухне, несмотря на жару и шум. Теперь он хорошо знал все запахи и даже терся о дверные косяки, чтобы оставить свою метку. Поэтому кухня постепенно стала для него безопасным местом. Мейкпис также медленно знакомила его с понятиями «обещание» и «сделка».

«Помолчи, медведь, а позже я позволю нам побегать в саду. Не буянь, а позже я украду горсть начинки для птицы. Постарайся сдержать ярость, и когда-нибудь мы сбежим в мир без стен».

Две крохотные оспинки на щеке у Мейкпис так и не исчезли. Другие служанки иногда приставали к ней, советуя что-то с ними сделать. Запудрить или заполнить ямки жиром. Но Мейкпис никогда ничего не предпринимала. Не хватало еще, чтобы чей-то взгляд на ней задержался!

«Я не стою вашего внимания. Забудьте обо мне!»

Зато Джеймс это внимание привлекал. Когда Саймонд уезжал ко двору или навестить родственников, Джеймс оставался дома и становился обычным слугой. Но когда Саймонд возвращался в Гризхейз, звезда Джеймса восходила снова, а вместе с ней поднималось и настроение. Эти двое были связны тесной дружбой. И Джеймсу вдруг стало известно, что происходит в семье, при дворе и в стране.

Служанки поддразнивали его, но теперь их тон изменился. В семнадцать лет он выглядел мужчиной. Не мальчиком. Ходили слухи, что у него появились виды на будущее.

За два года три месяца страна может развалиться. Трещины оказались глубже, чем ожидалось. Они могут стать расселинами, а потом и безднами.

До Гризхейза доходили обрывки новостей. Иногда они прибывали в запечатанных письмах, которые относили прямо в комнату лорда Фелмотта, откуда расходились тоненькими ручейками в виде подслушанных сплетен. Иногда бродячие торговцы и лудильщики приносили сдобренные слухами, переходившие из уст в уста вести. Зато эти обрывки можно было сшить в одну связную картину.

Год 1641-й от Рождества Господа нашего износился, сменившись годом 1642-м, а напряженные отношения между королем и парламентом стали еще более опасными. Лондон превращался в кипящий котел и разделился на враждующие группы, которые то и дело схватывались в драке. Сплетни распространялись, как лесной пожар. И партия короля, и сторонники парламента были убеждены в существовании заговоров, которые плетет противная сторона. Временами казалось, что парламент выигрывает битву характеров.

– Не понимаю я всего этого, – объявила мистрис Гоутли, – но, говорят, парламент желает больше власти и король им не указ. К тому времени, когда все закончится, король вообще не будет королем, а просто куклой в короне. Ему бы следовало показать им, что такое настоящий королевский гнев!

Очевидно, король считал так же.

На четвертый день января 1642 года король Карл явился в парламент в сопровождении сотен вооруженных солдат, чтобы схватить тех, кого он считал зачинщиками и главарями.

– Но когда он вошел туда, – рассказывала Длинная Элис, услышавшая новости от Молодого Кроу, – оказалось, что эти люди сбежали. Должно быть, у них были шпионы, которые обо всем доложили. А остальные члены парламента не пожелали сказать королю, куда они делись, и дерзко его осадили. Говорят, лондонские банды натаскали, чтобы они защищали парламент от собственного короля! О, теперь они показали свое истинное лицо изменников!

Граница была пройдена, и все это чувствовали. До этого момента обе стороны поднимали ставки, уверенные, что рано или поздно нервы противника сдадут. Но теперь стали размахивать оружием. Ходили слухи, что парламент вооружает армию против короля, хотя официально считается, что солдат снаряжают на войну в Ирландии.

Кто-то подслушал, как Старый Кроу говорил своему сыну:

– Конечно, король тоже собирает свои войска. Как еще он может защитить корону и народ от парламента?

– Оба пыжатся, как петухи, меряются шпорами и надеются, что кровь не прольется. – Таково было менее милосердное мнение одного из конюхов.

«Такого просто не может произойти, – размышляли все, – и наверняка есть способ это предотвратить. Вряд ли кто-то хочет этой войны!»

Но в августе 1642 года король велел поднять и укрепить штандарт в земле Ноттингемского поля. Шелк штандарта трепетал, пока король читал объявление войны. В ту же ночь разразилась буря, повалившая королевский штандарт, который позже нашли в грязи.

– Это дурной знак, – пробормотала мистрис Гоутли. Она всегда твердила, что чувствует приближение грозы, поскольку боли в ноге усиливаются, а иногда говорила, что и беду чувствует тоже. – Жаль, что он упал.

Когда страну раздирают надвое, она рвется удивительно причудливыми зигзагами, и трудно предположить, кто окажется на одной стороне, а кто на другой. Люди рассказывали истории о разделившихся семьях, друзьях, поднявших оружие друг на друга, городах, где сосед воевал против соседа.

Парламент удерживал Лондон. Король сделал своей резиденцией Оксфорд. Ходили слухи о мирных переговорах, но куда больше разговоров было о битвах.

Однако в Гризхейзе война не ощущалась, она была где-то там, далеко. Приготовления, разумеется, велись. Деревенских мужчин муштровали на площадях, а для местного гарнизона пошили зеленые мундиры. Кроме того, Фелмотты заказали оружие и боеприпасы, отремонтировали оборонительные стены большого дома. И все же мысль о том, что война может подойти к твердыне Фелмоттов, казалась абсурдной.

«Мы никогда не изменимся, – говорили эти мрачные серые стены, – и поэтому на самом деле ничего не изменится в реальности, так как мы – это все, что имеет значение. Мы – гигантская скала посреди мирового моря. Деяния других людей могут разбиваться о нас, могут нас омывать, но мы – вечны».