Проклятие обреченных - Наталия Кочелаева Страница 23

Вслед за этим Ане пришлось узнать неприятные новости. Оказывается, пока она вкалывала «на картошке», отец ушел от них. Бросил мать и ее, Анечку, тоже бросил.

– Что же мы теперь будем делать? – спросила Анна у матери.

И та ответила, высоко подняв свои красивые брови:

– Что делать? Будем жить.

И дочь не заметила горькой вопросительной интонации в этих словах, не почувствовала, что мать ждет от нее, быть может бессознательно, поддержки… Что ж, будем жить! И по возможности весело!

Сколько глупостей натворила Анечка в тот год, в компании с той же неутомимой Жанкой! Едва выдавался свободный часок, подружки отправлялись на прогулку – на охоту. Они знакомились с мужчинами в кафе, в сквериках, в магазинах, Жанна расставляла силки в почтовом отделении, куда она устроилась после окончания школы, а Аня подцепляла застенчивых очкариков в читальном зале научной библиотеки. Встречаясь, девицы взахлеб делились своими победами. Между ними завелись свои словечки, свои игры. Силен был дух соревновательности. Особенным шиком считалось раскрутить ухажера, то есть сходить с ним в дорогое кафе, вытянуть какой-то подарок, а потом продинамить – дать неправильный телефон и распрощаться навеки. Но эти свистульки отнюдь не были против более близкого знакомства! Жанна хвасталась, что записывает имена и некоторые основные характеристики своих любовников в специальном дневничке. Анечка в кои-то веки переплюнула подружку. Каждого мужчину отмечала она алой розой, пряча ее в тяжеленный том «Войны и мира». Она называла это «мой гербарий»… В глубине души она все так же считала любовь пресным блюдом, но это значило лишь то, что к нему нужно прибавить остроты. А лучшей приправой Анна считала деньги, украшения, дорогие вещи.

Ей нравились меха. Она забегала в магазин и надолго замирала перед витриной с шубами. Запах меха чаровал ее, непередаваемо воздушная тяжесть норки на плечах вводила в транс. И всякий раз откуда-то из глубин магазина вылезало презабавное существо – большой, тяжелый парень, с глубоко посаженными, как у медведя, глазами. И смотрел он на нее как медведь на улей, но все не решался подойти.

И вот однажды решился. Но он казался Анечке слишком тяжеловесным для романа, слишком старомодным, угрюмым, неинтересным.

Матери Вадим понравился, хотя только дочь могла бы это заметить. Римма общалась с приятелем Анны в своей обычной манере, изысканно-вежливо, отстраненно-прохладно.

– Это серьезный человек, – так охарактеризовала его мать, а высшей оценки у нее не было.

И Анечка уже с тоской думала, как бы отшить этого неторопливого и, кстати, не очень-то щедрого человека, который вместо комплиментов и анекдотов ронял только тяжелые, словно чугунные гири, слова:

– Я сам из захудалой деревни, но добился в жизни всего…

– Моя семья ни в чем не будет нуждаться…

– Я не пью. Только по праздникам, под хорошую закуску и в меру.

Вадим напоминал ей персонажей пьес Островского, всех этих купцов, купеческих сыновей, выбившихся в люди приказчиков. И решено было дать Вадиму отставку, но все решилось как-то само собой – на лето ее звал к себе отец. Он со своей новой-старой женой жил в большом старом доме на берегу реки.

– Пляж у нас рядом, чудесный, приезжай, Анюта, соскучился я, – гудел в трубке его раскатистый басок.

Анечка косилась на мать – как та, не будет ли против? Но та улыбнулась и отпустила. Быть может, надеялась на что-то для себя – муж увидит дочь, вспомнит Римму, поймет, что соскучился, что жить без нее не может…

У отца Ане не понравилось. Дом действительно был большой и старый, с резными зелеными ставнями, с петухом-флюгером и качелями во дворе. И береза росла у самых ворот, все шевелила ветвями, шелестела листьями, будто странница, собирающаяся уже который год в дорогу. Хороший дом, что и говорить. Но по дому ходила целыми днями чужая женщина, некрасивая, чудаковатая – смахивала пыль, перестилала кружевные салфеточки, перетряхивала покрывала. Она все мурлыкала что-то под нос, и говорить с ней было совершенно не о чем. Когда возвращался отец, жена льнула к нему, как кошка. Ночами Анна слышала из их комнаты голоса – они иной раз забалтывались до утра, и недоумевала: значит, она умеет разговаривать и даже смеяться так, словно звенит серебряный колокольчик?

Ее выручал пляж – она уходила туда с утра и возвращалась на закате. И золотые крупинки лета притягивались, словно к магниту, к ее телу. Но нельзя же валяться на солнце весь день напролет, и Аня искала себе развлечений. Знакомиться с парнями не хотелось – вдали от закадычной подружки и соратницы Жанки эта охота теряла смысл. Город захлебывался ароматом роз – Анечка не сорвала ни одной.

Главное из развлечений было провожать и встречать теплоходы. Когда трехпалубная громада разворачивается еще далеко от берега, интереснее всего читать едва видимые, золотящиеся в солнечных лучах имена: Михаил Калинин, Феликс Дзержинский, а это… Ост-ров-ский… Над красной пирамидкой бакена вьются чайки, запоздалый рыбак, простоявший, наверное, всю зарю на фарватере, спешит убраться с середины реки на своей ветхой «резинке». Вот сумасшедший! Прямо напротив города зеленеет небольшой длинный островок, и видно, что крайние деревья, как островные жители, зашли в воду по колено… Верно, им тоже захотелось окунуться. Строгий толстый капитан, в тельняшке, живо поворачивает руль, и огромная пассажирская баржа, полная народу, нехотя, кряхтя и постанывая, отходит от пирса. Мальчишки с удочками летят по набережной на великах, трезвоня о долгожданных каникулах. Усы от моторной лодки расходятся по тихой, летней, ленивой воде, а верблюжьим горбам трудяги-моста, вздымающимся над рекой вместе с потоком машин и идущих на пляж полуголых людей, и в такой денек не до отдыха…

На речном вокзале кафе, не очень дорогое и приличное. Она садилась за столик у окна, ветерок отдувал ей в лицо легкую штору. Аня ела мороженое и смотрела на теплоходы, как сходят на берег особенные, теплоходные люди в легких и светлых одеждах. Она завидовала им. Счастливые! Погуляют по раскаленной набережной в своих соломенных шляпах и белых кепочках, а потом поплывут дальше по прохладной воде к неведомым городам, к новым удовольствиям… С теплохода всегда раздавались популярные песни, а когда отплывал – непременное «Прощание славянки», и от этой знакомой мелодии всегда щемило сердце и хотелось плакать. Когда теплохода не было, она листала взятую с собой из дому книжку. Ей никто не мешал.

Через две недели Анечку уже знали в кафе и, едва завидев ее, несли кофе, мороженое, бутылку нарзана. Ане была симпатична краснолицая повариха – объедками она подкармливала с заднего крыльца двух-трех бездомных дворняжек, нравилась и смешливая официантка, но как-то раз она задержалась под окном и услышала, как повариха сказала официантке:

– Вот и наша Пенелопа явилась.

Анечка покраснела до корней волос, потому что поняла: сказанное относится к ней. Особенно больно показалось, что эта толстая дура знает, кто такая Пенелопа, и что она так удачно ввернула словечко. Но официантка рассмеялась необидно и посмотрела на входящую Аню особенно тепло, дружелюбно. И все же она решила больше не ходить в это дрянное кафе, вот сегодня последний раз, и все.