Сибирская жуть-7 - Андрей Буровский Страница 21

Такая вот позиция, предельно далекая от «воткнул-выросло».

Мне казалось, что облазить Комаровку подробнее и лучше нашего уже невозможно… Я ошибался! Студенты, которые «окучивали население», то есть убеждали людей голосовать за «нужного» кандидата, нашли в Комаровке кое-что новое.

И нескольких очень любопытных личностей, которых мы ухитрились все-таки просмотреть, и одного оригинального деда, которого вроде бы мои экспедиционные орлы даже и опросили, но, как я убеждаюсь, поверхностно.

Студенты совершенно обалдели от этого деда уже потому, что он представился им… мельником. Семью годами раньше он представлялся нашей экспедиции как истопник в школе… Но одно вовсе не противоречило другому, потому что мельница на реке Нижняя Подъемная исчезла как раз в 1950-е годы. Исчезла потому, что вырубки лесов в верховьях реки сделали ее такой, как сегодня — мелководной, совершенно непригодной для водяной мельницы. Тогда же почти исчезла рыба, стало гораздо меньше зверей, а за крупным зверем типа лося или медведя теперь необходимо идти на правый берег Енисея — там еще много нетронутых лесов, очень редкое население и зверей полно.

Так что мог мельник пойти в истопники после того, как мельница приказала долго жить вместе с рекой, это-то вполне возможно. Тем более, что дом стоял у реки так, что могу представить и это — остался он как часть строений мельницы. Но студенты пили у деда чай, и состоялся у студентов с дедом разговор, который трудно не назвать очень странным…

— А вы какие времена уже помните довольно хорошо?

— Да, пожалуй, Николая времена.

— Ух ты! Столыпинское переселение тоже помните?!

— И его помню, и освобождение помню, только оно тут, в Сибири, не было таким уж особенно важным для сибиряков.

В этом месте оба студента ощутили некоторую неуютность и почувствовали острую необходимость сделать мир опять понятным и простым.

— Вам рассказывали… Да?

— Сказано же, сам все эти времена помню. И как этих… октябристов, что ли? Нет! Нет! Декабристов — вот кого… как их сюда ссылали, тоже помню. Я, помнится, к одному подошел, спрашиваю его, как человека — мол, не надо ли чего, твое благородие? Я молодой был, наивный. А он как заорет: мол, па-ачиму обращаешься не по форме?! Я, мол, высокоблагородие и никакое не твое, а, мол, ваше. Ну, я и отошел, пусть его там сам разбирается, какое он там благородие…

Некоторое время ребята переваривали услышанное. Проще всего было бы счесть, что у деда с головой не в порядке, и все дела. Но в чисто выметенном, прекрасно устроенном доме деда, глядя на умное и не такое уж дряхлое лицо с подвязанными за уши очками, не так просто было и самим себе, не сговариваясь, произнести такой диагноз. А дед, похоже, развле кался:

— Ясное дело, Николая Палкина хорошо помню и как рекрутов тогда брали, тоже помню. Сам-то я не подлежал как мельник, — внушительно добавил дед.

— Гм…— только и смог произнести парень.

— Э-ээ-эээ, — так же глубокомысленно проблеяла и девица.

— Не верите, и не надо, ребята, — так же спокойно, деловито сказал дед, — только вот резинкой у меня под носом махать не надо… Все равно ведь я голосовать не пойду— ни за Иванова, ни за Мустафина. И комиссию вызывать — это вы оставьте даже и думать! — повернулся дед к девушке. — Не советую!

Допустим, про раздачу презервативов дед мог что-то и слыхать, хотя в этой деревне их пока еще не раздавали. Но откуда про судорожные мысли девицы про комиссию из компетентных людей?

— Нет, но это же здорово! — воскликнул было юноша, жизнерадостным тоном прикрывая совсем другие мысли. — Вам же, получается, лет двести! Вот, говорят, где-то в Китае…

— Ты и сам не помнишь точно, что читал про Китай! Про двух старух, которым за двести лет обоим. А меня считаешь полудурком, которого надо успокоить. Не бойся, не укушу. И понормальнее тебя я буду. По крайности, не хожу людей обманывать (старик употребил несравненно более грубое выражение), за вранье свое денег не беру! Если сейчас тебе и наврал, то хоть денег не взял! — сердился дед.

— А вы наврали! — всплеснула девушка руками, и такая радость, такое удовольствие зажглись на ее физиономии, что дед сам жизнерадостно засмеялся.

— Ясное дело, наврал… Не может же быть, что вам в ваших институтах неправду говорили… Только так: парня твоего зовут Саша… Верно? А твоего дедушку, — повернулся дед к парню, — звали Альбертом и лежит он под Брянском… Все верно, не так ли?

В общем, ребята, я все, конечно, наврал, да мы, мельники, много что можем. И вранья вы мне не гоните, идет? Ни про выборы, ни про что… И так: очень вам советую в Луговое не ходить. Можете советом пренебречь, но я вам его по-людски даю, и если умные — то пользуйтесь.

Ребята сами не помнили, как они вывалились из казалось бы такого уютного, мирного домика. Еле выдавили: «До свидания…» и не были очень уж работоспособны до самого вечера, весь этот день. Как-то все это очень странно…

Что же до Лугового, то в этом селе одновременно, в один день, появились и ребята из нашей команды, раздававшей презервативы от имени Мустафина, и другая команда, которая действительно работала на Мустафина и раздавала мясорубки и коробки с «гуманитарной помощью» из США (три литра масла, мешочки чечевицы, гороха и риса) местным активистам, чтобы организовывали народ.

Две могучие избирательные технологии столкнулись в одном населенном пункте. Никто не захотел уступить, возник спонтанный обоюдный мордобой; несколько десятков парней и девиц с воплями лупили друг друга колами из заборов, сумками и ремнями — чем придется. Местное население сначала вопило и сострадало, пытаясь растащить политических деятелей, получало само и откатывалось за заборы — пусть разбираются сами. И хотя от смертоубийства в этот день бог упас, несколько человек доставили потом в больницу.

Хорошо, собеседники старца не участвовали в этом безобразии. Как-то его информация все-таки была ими принята к сведению, и когда отряд делился, кому куда идти, решительно заявили о намерении поработать в Юксеево… В этом старинном селе возникли свои сложности, но это уже совсем другая история.

Как отнестись к этому рассказу ребят, пообщавшихся с бывшим мельником? Скажу вполне честно: не знаю. Рассказал я ее так же, как рассказали ее мне а тут уж думайте сами, верить или не верить. Студенты вот тоже не верили.