Запретные практики - Ирина Мясникова Страница 21

Потом она опять побежала на кухню, развела в мисочке уксус и кинулась обратно обматывать смоченными в уксусе носовыми платками запястья и щиколотки Зотова. За этим занятием ее и застал изумленный Федька.

– Мам, ты чего? Алика лечишь, что ли? – сонным хриплым голосом спросил он, заглядывая в настежь распахнутую дверь материнской спальни.

– Нет, сынок, это я его пытаю так. Уколами и уксусом. Он в последнее время что-то плохо стал себя вести. Иди зубы чисти, а то я и тебя сейчас мучить начну.

– Ладно, ма, чегой-то с ним? Мне Алика жалко. Он меня совсем-совсем не воспитывает. Правда-правда. Такой прикольный чувак. Говорит, что меня уже надо у него на Невском поселить, а вы тут одни жить будете. Скорей бы уже.

– Это ж когда тебе этот прикольный чувак такое говорил? – удивилась Панкратьева.

– Да когда ты в командировке была, а я съел всё-всё, что было в холодильнике заготовлено. Даже его овощи тушеные и рыбу малосольную. Хорошая рыба была, вкусная.

– Пожалуй, надо ему за такие разговоры еще парочку шприцов вколоть. Федя! Дети должны жить со своей любимой мамочкой до тех пор, пока не вырастут и не начнут сами зарабатывать денежки, чтобы помогать мамочке в старости. На Невском он жить будет! И даже не надейся! Я тебя и так-то почти не вижу.

– Вот-вот! Какая разница, если я на Невском жить буду? – Федька сладко зевнул и почесал свою лохматую голову.

– Прекратить разговорчики, марш в ванную, я сейчас завтрак делать буду. А этого прикольного чувака за глупости, которые он детям говорит, лечить и вовсе перестану.

Федька скрылся в коридоре. Панкратьева потрогала лоб Зотова, тот слегка покрылся испариной. Для проверки сунула Зотову под мышку градусник. Столбик замер на тридцати девяти. Ага! Процесс пошел. Она сменила Алику уксусные повязки и помчалась на кухню делать любимую Федькину яичницу с помидорами и сыром. В добавок решила еще и картошечки пожарить. Растущий детский организм эту яичницу проглотит и не заметит.

Когда она поставила перед Федькой огромную тарелку с хрустящей картошкой и вкусной яичницей, из спальни раздался стон Зотова. Стон этот почти походил на скулеж. Панкратьева помчалась в спальню и увидела, что Алик открыл глаза. Она потрогала его лоб. Лоб был влажным и прохладным. Ну, слава Богу! Уколы все-таки подействовали.

– Что же ты со мной сделала, ведьма проклятая? – со стоном спросил ее Зотов.

– Почему же это я ведьма проклятая? Подумаешь, жаропонижающее ему вколола! У тебя температура была почти сорок, я же перепугалась. Ты ведь без сознания практически был. А чего мне надо было делать? Смотреть, как ты помираешь? Или скорую вызывать? Ну, честно признаюсь, укол тебе делать мне страшно понравилось. Я бы с удовольствием тебе еще парочку вставила. Ну-ка, давай разворачивай корму, поглядим, нет ли там синяка.

– Да я не об этом, тут ты всё правильно сделала, – почти прошептал Зотов.

– А о чем тогда? – удивилась Панкратьева.

– Ты со мной что-то сделала прошлой ночью, когда я дома не ночевал, помнишь? Я это сразу почувствовал, меня как стукнуло что-то, а потом уже дома с утра после твоего ухода мне нехорошо стало. Затошнило и вырвало. Я все равно на работу поехал. Вечером мне совсем плохо стало, опять вырвало. Но я поздно приехал, ты спишь уже, будить тебя не стал. А потом зазнобило, и дальше не помню. Я, Аня, прошлой ночью энергетическое воздействие очень сильное почувствовал. Расскажи-ка мне, что это такое было?

Лицо у Зотова сделалось бледно зеленым, под глазами чернели круги. Панкратьевой стало безумно его жалко, но она не знала, что и сказать. Хотелось во всем признаться, но рассказывать про золотые шары никак нельзя. Тайна есть тайна, тем более чужая. Панкратьева хорошо помнила, что Арсений велел ей никому не рассказывать о тайном оружии и запретных практиках. Кстати, неизвестно ещё, как Алик отнесется к тому, что она против него тайное оружие использовала. Вдруг обидится или наоборот поднимет её на смех и предложит в дурке полечиться. И потом, может быть, имело место обычное совпадение?

– Аличка! Ну что ты все придумываешь! Начитался разных книжек, вот тебе повсюду Ци твоя и мерещится. – Панкратьева чмокнула Зотова в лоб, параллельно проверяя его температуру, и заботливо подоткнула под него одеяло. – Ты есть-то хочешь? Может, я тебе бульончика куриного сварю. Ой, забыла, ты же суп только рыбный ешь. Так давай грибов тебе с кашкой гречневой сделаю, как ты любишь. У меня шампиньоны есть.

Зотов взял ее за руку и строго поглядел в глаза.

– Заткнись и слушай, – сурово сказал он. – Больше так не делай никогда! С энергией шутить нельзя. Это очень опасно. Ты не понимаешь, с чем имеешь дело. Всё тебе шуточки. И курить завязывай. Я придумал как.

– Как? – Панкратьевой от его строгого взгляда стало не по себе, и она обрадовалась, что Алик ушел от опасной темы.

– Я тебе дам тысячу долларов, а ты бросишь курить.

– Тю! Пять давай. Тысяча для меня не аргумент. Она меня никак не мотивирует. Вот пять – другое дело.

– А ты жадина, Анька! Ну, хорошо, дам тебе пять. Но при одном условии.

Панкратьева от неожиданности замерла. Пять тысяч долларов ей бы очень пригодились, но это означает, что ей прямо сейчас придется бросить свою столь вредную, но столь любимую привычку. Разумеется, тут же, как назло, нестерпимо захотелось покурить.

– Каком таком условии? – осторожно спросила она. Вот вечно какие-то условия!

– Там в портфеле у меня возьми пять штук. Возьми, возьми. Я хочу, чтоб ты их в руках подержала.

Панкратьева полезла в элегантный кожаный портфель Зотова. В его портфеле в отличие от портфеля Панкратьевой царил идеальный порядок. В одном из отделений она обнаружила две пачки по пять тысяч долларов.

«Опять продешевила, – молнией пронеслось у нее в голове, – надо было десять просить. Вон, у него десять же есть»!

Она достала одну пачку и взвесила ее в руке. Да уж! Деньги Анна Сергеевна Панкратьева любила. Обожала просто. Эта любовь к деньгам жила в Ане Панкратьевой с детства, с полуголодного советского детства, с бедной советской юности. Пачка прохладных американских долларов приятно оттягивала ей руку. В голове сразу пронеслось несколько вариантов приятной траты этих денежек, потому что кроме самих денег Панкратьева больше всего на свете любила их тратить. Ах да! Зотов же о каком-то там условии говорил, интересно, что это он имел ввиду.

Панкратьева вопросительно посмотрела на него.

– Ты, Аня, бросаешь курить, я тебе даю эти деньги, но если ты потом вдруг начинаешь курить опять, то…

– Я тебе их возвращаю, – Панкратьева радостно закончила, начатую Зотовым фразу. – Я согласна!

– Не торопись и не перебивай. Ты возвращаешь мне не пять тысяч, а десять. И слово мне даешь, что где бы я ни был, ты мне эти деньги вернешь.

– Что ты имеешь в виду под этим «где бы ты ни был»?