Дом у кладбища - Джозеф Шеридан Ле Фаню Страница 20

Преподнося этот небольшой семейный анекдот, доктор Тул постарался в меру возможности не задеть чувства рыцарственного поклонника прекрасной Магнолии, для чего ему пришлось прибегнуть к некоторым существенным умолчаниям и поправкам. Когда история подошла к концу, доктор не дал слушателям опомниться и вставить слово, а поспешно задал неожиданный вопрос:

— А теперь, лейтенант, что вы думаете насчет гренков с сыром?

Лейтенант тупо кивнул.

— А вы, Наттер, присоединитесь?

— Нет.

— Отчего же?

— Я согласен с Томом Руком; в его песне, прославляющей устриц, говорится:

Съест гренок по-валлийски юнец не ко времени —

И седин уже ввек не почешет на темени.

Остается лишь удивляться: весь вечер, стоило Наттеру открыть рот (а, по уверению хорошо знавших Наттера джентльменов, в этот раз он разговорился сверх обычного), как он тут же будил в лейтенанте-фейерверкере самые злобные подозрения. Мне известно теперь, каких намеков более всего опасался неукротимый забияка, и меня поражает цепь фатальных случайностей, которые породили крайне опасное непонимание.

— Почешет юнец когда-нибудь свои седины или не почешет, вам-то, в вашем возрасте, что за дело до этого, сэр? — проговорил молодой офицер с самой недвусмысленной угрозой в голосе. — Осмелюсь заметить, сэр: джентльмен, кто бы он там ни был, юнец или вовсе не юнец, вроде вас, дважды подумает, прежде чем потешаться на чужой счет, если не хочет, чтобы ему крепко почесали — не темя, а совсем другое место, сэр.

Коротышка Наттер, несмотря на свою обычную степенность и молчаливость, был человек далеко не безропотный. Разумеется, он никак не мог взять в толк, с какой стати молодой джентльмен раз за разом обращает свою дерзость именно на него, но задавать по этому поводу вопросы не собирался. Его физиономия цвета красного дерева на мгновение еще больше побагровела, и он, яростно сверкая белками, произнес:

— Вспомните, сэр, что мы не в Коннахте {39}. То, что там называется хорошим воспитанием, в наших краях именуется совсем по-другому. Мы все собрались здесь ради приятного общее… общения, говоря короче, извольте сменить тон, если не хотите сцепиться «парики в клочья».

Послышался хор умиротворяющих голосов.

— Тише, джентльмены, дайте мне сказать, а не то я на него накинусь, — взревел О'Флаэрти (надо отдать ему должное: на лице у него было написано, что он в эту минуту готов на все). — Я полагаю, — обратился он к Наттеру, который напыжился, как бойцовский петушок, — между джентльменами принято если куражиться, то знать меру и не напрашиваться на оскорбление действием.

— А? — вопросил Наттер, устрашающе кривя рот и сжимая в карманах кулаки.

— Оскорбление действием, — повторил О'Флаэрти, — то есть рукоприкладство, или же ногоприкладство, или же порка; на худой конец, чтобы не заходить чересчур далеко, можно просто оттаскать за уши или прищемить нос. Между джентльменами принято, сэр, не цапаться как кошки, а чинно и благородно дать понять, что нанесенная обида превысила меру твоего терпения. Это я и беру на себя смелость заявить и надеюсь, что вы заручитесь содействием одного из ваших друзей. Я же, со своей стороны, намерен обратиться к лейтенанту Паддоку, квартирующему в одном со мной доме. Рассчитываю, что он не откажет в любезности своему полковому соратнику, человеку, которого судьба закинула в чужие края, а прежде всего — джентльмену с родословной не хуже, чем у него (почтительный поклон в сторону Паддока и его ответный поклон). Просьба же моя такова: в качестве моего друга встретиться с другом мистера Наттера и обсудить во всех подробностях, каким образом возникшие разногласия могут быть разрешены.

За этим последовал новый поклон. Слово было за Паддоком, и он с достоинством произнес:

— Сэр, по многим причинам мне нелегко принять это поручение, но отвергнуть ваше доверие я все же не решусь.

Склонившись еще раз, О'Флаэрти пожал ему руку, молча торжественно кивнул собранию и исчез, сопровождаемый гулом голосов.

— Мистер Наттер, я… я надеюсь, дело может быть улажено ко всеобщему удовлетворению, — произнес Паддок, напыжившись и вытянувшись, насколько ему позволял рост. — Пока что я… я не вполне понимаю… (какого дьявола эти двое не поделили — вот чего не понимал Паддок), однако ваш друг сможет меня найти… Я жду вашего друга у себя, в случае надобности, вплоть до полуночи.

И Паддок согнулся в поклоне. Далее событиям надлежало развиваться в соответствии со строго определенным ритуалом, и все их участники повели себя сдержанно и сугубо официально. Как я уже сказал, Паддок отвесил Наттеру величаво-церемонный поклон, второй такой же — собравшимся и покинул помещение.

Ошеломленная публика на несколько секунд будто проглотила языки. Судя по всему, дело приняло нешуточный оборот. На двух-трех лицах изобразилась странная, не имеющая ничего общего с весельем улыбка удивления и некоторого испуга. Царила тишина, никто не менял позы, все глаза были обращены на дверь. Затем некоторые из присутствующих обернулись к Чарлзу Наттеру, и чары рассеялись.