Ведьмин пасьянс - Сергей Пономаренко Страница 20

— Как хочешь, боярин, можно и не спешить. Пошли с терема хозяйство смотреть.

Воевода для начала хотел показать житницы, медуши, бретяницы, но, заметив недовольный взгляд боярина, отвел к корченице [10], тот только подивился высокому качеству оружия, ковавшемуся здесь, попробовал в руке обоюдоострый клинок, а затем с сожалением отложил его в сторону и молвил:

— Воевода, не хитри. Ты знаешь, что я хочу посмотреть, — не твой достаток, а то, чем ты служишь князю.

Воевода повел его на задний двор, огороженный частоколом. Здесь боярин увидел десятка три уношей [11]занимавшихся воинскими упражнениями: фехтованием на мечах, прыжками на месте, опоясавшись тяжестями, борьбой по парам. На них на всех была простая одежда из вотола [12], на ногах — поршни [13]. Боярин был явно разочарован.

— Ничего дивного я не увидел. Уноши ничем не выдающиеся, а столько разговоров о них. Однако личная охрана великого князя состоит только из твоих учеников, которым он безгранично доверяет.

— Скажи, боярин, какие качества для воина самые главные?

— Сила, умение, храбрость.

— Ты забыл, боярин, самую важную черту — боевой дух, без которого все остальные качества теряются. Не всегда побеждает сильнейший, умение без боевого духа бессильно, храбрость мимолетна и непостоянна.

— Не со всеми твоими словами я согласен, воевода.

— Слова, бывает, ничего не говорят, а дела нагляднее. Пойдем в терем отобедаем, а затем я тебе кое-что покажу.

За обеденным столом собрались старшины воеводы, его приближенные дружинники и те, что прибыли с боярином: черноризец Ираклий, сотник Нагнибида, десятские, рынды — всего человек двадцать. Пракссды не было, и это опечалило боярина, что-то в ней было такое, от чего непривычно сжималось сердце и хотелось на нее смотреть и смотреть. Прислуживали гостям одни отроки — в этом тереме, очевидно, не было места женщинам, кроме Пракседы.

За столом черноризец сотворил молитву, но перекрестились только прибывшие, и это не укрылось от нахмурившегося боярина.

Боярин много ел, но успевал и рассказывать о недавнем славном походе на Корсунь. Мощные стены этого города долго не могли пробить дубовыми пороками, окованными железом, а если и разбивали, то за разломом успевала вырасти новая стена, и пока не нашли под землей медные трубы, по которым поступала вода в город, крепость взять не могли. Значение этой победы огромно — заключили ряд [14]на вечный мир с Византией, подтвержденный письменами на пергаменте; великий князь Владимир получил титул базилевса и стал равным византийским императорам; сестра императора, Анна, стала его супругой, он сам принял крещение и крестил Русь.

— Слышал, что прежние боги, оберегавшие нас многие годы, повержены, храмы разорены, жрецы-волхвы изгнаны? — хмуро спросил воевода.

— Все так и есть, — подтвердил боярин. — Кумиры, идолы с Горы низвержены: кои порубаны, кои сожжены, а Перуна привязали к коню, стащили к Ручью. При этом всю дорогу двенадцать мужей колотили его палками для поругания, на берегу срубили все злато-серебро, кое было на нем, и сбросили в воду, и поплыл он до Днепра. Отправил князь детского [15]и с ним воев, чтобы не пристал нигде к берегу идол, и так должны были они сопровождать его до самых порогов. И никого гром-молния не поразила — слаб оказался идол по сравнению с настоящим Богом, отцом всего сущего.

— Верно глаголет боярин, — добавил черноризец. — Древнее ушло, теперь все новое, и ныне приблизилось к нам спасение — ночь прошла, а день стал ближе.

— А с богом Хорсом как поступили? — еще больше хмурясь, спросил воевода.

— Отрубили голову и сожгли… Знаю, особо чтим был у вас этот идол, жертвы ему приносили, но теперь Русь христианская — все должны креститься, новую веру принять. Ибо сказал великий князь Владимир, когда повелел киевскому люду идти к Ручью креститься в мороз: «Если кто не придет завтра на речку, будь то богатый или бедный, или нищий, или раб, тот будет мне враг». Все приняли крещение, а кто не принял — того смерть ждет, а двор отдадут на разграбление. Поэтому имею от великого князя Владимира поручение — за этим строго следить.

— Много ли мужей голову сложили за то, что не отказались от веры отцов, а их дворы были разграблены?

— Всякое бывало, воевода, но ведь ты великому князю Владимиру не враг, воев для него готовишь, как я слышал, удивительных, совсем не ведающих страха, каких не имеют сами византийские императоры с их «бессмертными»?

— Верно говоришь, боярин, — не враг я великому князю, но и веры предков придерживаюсь строго.

— Поразмысли хорошо, воевода. Наказ великого князя строг, и никто не имеет права его ослушаться. Время до утра есть… Завтра в полдень дашь ответ. Все, что имел я к тебе, уже сказал, теперь черед за тобой. Хорошенько поразмысли, воевода, ведь у тебя и жена непразна. При ином твоем мнении отведу я тебя завтра в поруб [16]до княжеского решения. А великий князь в вопросах веры строг, очень строг!

— Так ли уж строг великий князь в вопросах веры? Ведь я слышал, у христиан по закону одна жена, а у князя Владимира, выходит, две — Рогнеда и теперь Анна. Как это объяснишь, боярин?

— Никак боярин объяснять не будет! — вмешался черноризец, его глаза метали молнии. — Рогнеда была языческой женой и постриглась в монашки еще до того, как князь Владимир принял христианство! И не твоего ума это дело, воевода!

— А я слыхал другое! — разъярился и воевода. — И Корсунь, где полегло бесчисленное количество русичей, отважных воев, был отдан византийцам обратно за просто так, за Анну. Лишь ей для баловства оттуда привезли четверку медных коней!

— Поберегись, воевода, — гневные слова говоришь супротив великого князя-базилевса Владимира, видно, меду обпился! — Боярин вскинулся и вскочил на ноги, положив руку на меч, который, как и его спутники, не снял, идя на пир к воеводе.

— Наверное, ты прав, боярин, перебрал я хмельного меду — помутилось в голове, — выдавил с трудом воевода, лицо которого стало еще краснее, чем обычно, — значило это, что пытался он себя пересилить. — Эй, отроки! Меду мне больше не наливать!

— Завтра, воевода, жду от тебя решения… И тогда постараюсь забыть твои слова, сказанные спьяну!

— Пусть завтра воевода покажет капище своих поганых идолов и головы им посносит, — вмешался черноризец.