Проклятый дар - Татьяна Корсакова Страница 20

Одного из них Ася видела в Васьковке. Лощеный, подтянутый, в круглых очочках, с тонкими усиками и рыбьим взглядом – Клаус Фишер. Тот самый, отправивший на болото автоматчиков с собаками, тот самый, о котором день назад предупреждал Асю Захар Прицепин. А вот и сам Прицепин, фашистский прихвостень, здесь же, на крыльце, по правую руку от Фишера, смотрит презрительно, с насмешкой. Как же ей хочется плюнуть в эти наглые глаза, а еще лучше выцарапать… Добраться бы до него и до этого фрица!

Фишер махнул в сторону Аси затянутой в белоснежную перчатку рукой и что-то сказал Прицепину. Тот засуетился, залаял по-немецки, то и дело косясь на Асю, недобро скаля крепкие зубы. Вот она и проявилась, его продажная суть! Если раньше оставалась хоть крошечная надежда, что он, бывший сельский интеллигент, учитель немецкого языка, стал старостой не по своей воле, то сейчас надежда эта истаяла, как болотный туман. Прицепин – гад и предатель! Вот из-за таких и погибают на болоте советские ребята.

Ненависть придала Асе решимости, она даже нашла в себе силы гордо вскинуть голову. Только бы мамка ушла, только бы не видела, как ее будут убивать. Ведь будут же, а иначе зачем собрались?! Она с ненавистью наблюдала, как Захар Прицепин спускается с крыльца и, прихрамывая, подходит, останавливается напротив, смотрит сверху вниз.

– Предатель! – Она плюнула ему в лицо. Теперь, когда терять все равно нечего, можно быть смелой.

Удар пришелся в челюсть. Сильный, беспощадный. Ася рухнула на землю, к ногам Прицепина, прошептала разбитыми в кровь губами:

– Трусливая скотина.

Он ничего не ответил, он намотал Асину косу на кулак и дернул вверх с такой силой, что от боли из глаз градом посыпались слезы. Рядом заржали и заулюлюкали немцы, а Захар впился в Асины разбитые губы злым поцелуем.

Она брыкалась, отбивалась, пыталась дотянуться ногтями до его морды и сгорала от невыносимого стыда.

– Добегалась! – прошипел Захар и, отвесив холуйский поклон Фишеру, потащил Асю прочь от комендатуры, в густую, уже почти настоящую темноту, впечатал спиной в стену сарая, перехватил горло холодной ладонью так, что ни дохнуть, ни выдохнуть.

– Отпусти! – прохрипела она, вырываясь. – Отпусти, сволочь!

– Громче ори. – Цыганские глаза Прицепина были совсем рядом, Ася даже могла видеть разгорающийся в них шальной огонь. – Ори, я сказал!

– Пошел к черту! – Она дернулась, со всей силы лягнула Прицепина ногой.

– Дура, – сказал он вроде как устало и рванул полы телогрейки с такой силой, что посыпались пуговицы.

Вслед за телогрейкой пришел черед кофты, и Ася заорала отчаянно и громко, отталкивая руки Захара, уворачиваясь от жадных поцелуев.

– Ори, – повторял он, в клочья разрывая на Асе одежду. – Добегалась, теперь ори…

Отбиваться не было сил, и в легких почти не осталось воздуха, но она продолжала отчаянно сопротивляться.

Все прекратилось внезапно. Вечернюю тишину вспорола автоматная очередь, следом раздались бабьи крики и громкий детский плач. Прицепин оттолкнул полуголую Асю, прислушался, а потом, кивнув каким-то своим непонятным мыслям, велел:

– Вперед иди, голову не подымай, на людей не смотри. Уяснила? – Он больно сжал ее плечи, встряхнул. – Я спрашиваю – уяснила?

Вместо ответа она лишь кивнула, тыльной стороной руки стерла с лица кровь и слезы, придерживаясь за стену сарая, побрела обратно к комендатуре.

– Нашла кого на болоте? – вдруг послышалось ей вслед.

– Не твое собачье дело, – прошипела Ася и попыталась поплотнее запахнуть истерзанную телогрейку.

– Ох, договоришься, Настасья, – сказал Прицепин и матерно выругался.

Ей не удалось затеряться в толпе. Толпа расступалась перед девушкой, обтекала испуганными волнами, причитала бабьими голосами и хмурилась суровыми мужицкими лицами.

– Асенька, девочка моя! – к ней навстречу бросилась мама. – Доча, да что ж он сделал с тобой, этот ирод?

– Мама, пойдем домой. – Одной рукой Ася придерживала расходящуюся на груди кофту, а второй стирала с лица кровь.

– Да как же так можно, да разве ж это по-человечески?! – продолжала причитать мама, но уже шепотом, оглядываясь по сторонам и увлекая Асю подальше от окруживших крыльцо фашистов. – Пойдем, доченька. Пойдем…

Они уже почти выбрались из толпы, когда Ася обернулась. Она просто хотела запомнить лица этих скотов, каждого по отдельности, чтобы потом непременно отомстить, но увидела другое… На земле, прямо посреди поселковой площади лежал дядька Федос. Хмурое его лицо было запрокинуто к небу, а на белой рубахе растекалось черное пятно.

– Расстреляли его, Асенька, – скороговоркой зашептала мама, – как пособника партизан. Господи, доченька, где ж ты была? Я же боялась, что эти ироды и тебя… Асенька, ты не плачь! Не плачь, золотко! Нехай лучше Захар тебя… с тебя не убудет, забудется все, быльем порастет… Нехай так, чем рядом с Федосом лечь. Живая зато, слава богу! – Мама причитала, захлебывалась словами и рыданиями, тащила Асю прочь от стремительно пустеющей площади…

* * *

Мысли были рваными и клочковатыми, они толклись в пустой Алениной голове, наползали одна на другую, перемешивались и не давали сосредоточиться. Отчего-то она твердо знала, что нужно сосредоточиться, что в нынешнем ее состоянии без этого никак, что если она не сделает самое последнее усилие, то навсегда останется в сером мире и потеряет себя окончательно…

Все началось с той самой злой тени, с ощущения чужих жестких пальцев на подбородке, с горечи во рту и желудочных спазмов. Когда злая тень отступила и серый мир почти полностью вступил в свои права, Алену вырвало. Ее рвало, наверное, вечность, она успела прожить целую серую жизнь, пока то, что было ее телом и принадлежало разноцветному миру, корчилось в судорогах. Может, это наказание за непослушание, за то, что она заглядывает в прорехи между мирами? Может, нельзя так делать, небезопасно?..

Когда все закончилось и в животе стало совсем пусто, Алена вдруг поняла, что ощущает себя не по частям, как раньше, а почти целиком, что собственные руки больше не кажутся ей чужими и страшными, а в серый мир прокрались краски…

Бороться за красочный мир было тяжело. У Алены не всегда получалось, но она очень старалась. Какой-то крошечной частью сознания она понимала, что серый мир питают не только ее страхи, но и те маленькие круглые штучки… таблетки, которые дают ей тени.

Иногда отказаться от таблеток не получалось: Алену заставляли, а сопротивляться не было сил. Но та тень, со знакомым и почти уже привычным запахом, не заставляла и никогда не проверяла, проглотила ли Алена таблетки, и она их выплевывала в раковину, а потом полоскала рот и умывалась ледяной водой, чтобы прогнать из головы злой и требовательный шепот серого мира, который уговаривал, угрожал, который не хотел ее отпускать…