Дом потерянных душ - Ф. Дж. Коттэм Страница 2

Пол Ситон понял, что оно вернулось, когда порыв ветра яростно обрушил поток дождя на окна автобуса. Они как раз застряли в вечерней пробке посреди Вестминстерского моста. Шквалистый ветер бил по стеклам, оставляя на них мутные потеки. Видавший виды «рутмастер» вздрогнул, и Ситон все понял. В том, что в промозглый лондонский вечер в начале ноября шел дождь, не было ничего удивительного. Он лишь подчеркивал унылость этого времени года. И Пол сразу почувствовал, что-то, от чего — как он очень надеялся — ему однажды удалось избавиться, вернулось и теперь охотится за ним.

Он встал и, протиснувшись сквозь толпу стоящих пассажиров, сошел на мокрую лондонскую мостовую. Ветер свистел в ограждении моста. От проливного дождя брюки Ситона быстро промокли, прилипли к ногам и хлестали по икрам и лодыжкам в такт ходьбе. Ткань стала холодной и словно жирной на ощупь. Ветер трепал намокшие волосы Пола, а потоки воды обрушивались на голову, ручейками стекая за воротник пальто.

Он направлялся на юг, и знаменитая панорама — волшебный вид на палату общин и башню с часами — осталась справа за фырчащей вереницей автобусов. Река находилась слева. Но он поборол в себе искушение бросить взгляд в ту сторону. Ситон не смотрел на реку до тех пор, пока не достиг подножия моста и под окаменевшим взглядом выцветшего Саутбэнкского льва не спустился по ступенькам прямо на набережную. Там он украдкой взглянул на статую на постаменте, на знакомые очертания свирепой львиной морды. Дождь струился по каменной гриве, капал из уголков глаз.

Река от дождя покрылась рябью. Промокшего насквозь Ситона начал бить озноб. Чтобы успокоиться, он перевел взгляд на фонари, вытянувшиеся вдоль набережной, но в этот вечер их свет почему-то не радовал. Высота прилива пугала: вода в бликах света подступила слишком близко. На этом участке набережной Темзы львиные пасти украшали внушительные швартовые кольца, которые успели позеленеть от водорослей. Сейчас с высоты парапета эти свидетельства укрощения бронзового прайда были скрыты от глаз Ситона. Когда вода в Темзе поднималась, то доставала до колец в львиных мордах, что позволяло судить о высоте прилива. Ситон подумал, что сегодня вечером хищники, охраняющие набережную, наверняка ушли под воду. Река затопила их. Ситону даже показалось, что он слышит позвякивание металлических колец.

Он взглянул на воду. Резкий порыв ветра взъерошил широкую темную полосу на ее поверхности, не затронув бескрайней черной глади. Мимо него течение проносило разрозненный мусор, полузатопленные обломки, которые в неверном свете фонарей сквозь пелену дождя приобретали странные очертания. Он все стоял и смотрел на реку, как вдруг увидел в воде нечто бесформенное, похожее на тряпку. Это «что-то» не отражало, а поглощало падающий на него свет. Его все ближе прибивало к берегу, и Ситон решил, что это, должно быть, чья-то одежда или кусок темной ткани (скорее всего, габардина), выброшенный за ненадобностью. Пола удивило, как может тряпка так долго держаться на поверхности. Но тут он увидел, что качающийся на волнах бесформенный сверток — это мертвое тело, и понял, почему ткань так долго держалась на плаву. Так и не приблизившись к берегу больше чем на тридцать футов, тело еще раз показалось на поверхности воды и исчезло в волнах. Ветер с дождем донес до Пола знакомый запах: почти забытый дегтярный дух дымящих пароходных труб, смешанный с вонью пеньки и нефтяных пятен на прибитой к причалу речной пене. Впрочем, едва появившись, этот запах исчез, словно его и не было.

Ситон поежился — дождь, проникший сквозь одежду, казалось, уже начал пропитывать тело и даже кости. Подняв воротник пальто, Пол решительно развернулся, собираясь идти домой, благо жил он недалеко. Этот ненастный день не сулил ему ничего хорошего. Зазвучавшая вдруг музыка пригвоздила его к месту. Ситон прислушался к доносившемуся с реки обрывку печальной мелодии. По телу поползли мурашки. Мелодия была старая, можно сказать, очень старая и хорошо знакомая. Надтреснутый голос из радиоприемника с чувством тянул песню шестидесятилетней давности «Скажи мне, кто теперь ее целует».

«Если обернусь, — подумал Ситон, — то непременно увижу прогулочное судно и гротескные фигуры отдыхающих за запотевшими стеклами в освещенном салоне. Все-таки ноябрь на дворе…»

В эту пору вовсю готовились к Рождеству, и кое-где проходили корпоративные вечеринки. В глубине души Ситон не сомневался, что, обернувшись, он ничего подобного не увидит. Не было там никакого прогулочного судна. По мере того как песня за его спиной звучала сквозь пелену дождя все громче, он, казалось, уже мог различить шуршание старой записи, потрескивание иглы о пластинку на старинном граммофоне Песня звучала для него одного. Но меньше всего он хотел увидеть то, что эта музыка сопровождала. Пол не обернулся. Он с удивлением понял, что вполне способен двинуться прочь от реки с ее звуками, тем самым невольно ответив на вопрос, поставленный в названии песни.

«Я не знаю, кто теперь ее целует, — сказал он себе, уходя. — Зато точно знаю, что не я и никогда больше не буду этого делать».

Предчувствие, охватившее его еще в автобусе, было невероятно сильным. Когда он вернулся домой, на автоответчике мигал огонек. Ситон редко получал сообщения. И поэтому сразу же забыл о привидевшемся ему на реке трупе в габардиновом облачении.

Ситон жил в двухкомнатной квартирке на последнем этаже семиэтажного дома в Ватерлоо. В ветхом здании был один-единственный воняющий мочой лифт, постоянно требующий ремонта. Но сегодня вечером лифт, как ни странно, работал. Ситон открыл дверь, стараясь не обращать внимания на затхлый запах, типичный для дешевого съемного жилья. Закрывая за собой дверь, он краем глаза следил за мигающим в гостиной зеленым огоньком автоответчика. Наверху ветер задувал сильнее, и Ситон слышал, как дождь стучит по стеклам. Именно вид из окна гостиной и заставил его когда-то снять эту квартиру. Ее местоположение затрагивало какие-то струны его души. Квартирная плата также была немаловажным фактором. Но все решил вид из окна просторной гостиной. Ради него Ситон готов был пренебречь непрезентабельностью, почти убогостью этого жилья.

Он прошел в комнату мимо призывно мигающего автоответчика, подошел к окну и сквозь ночную тьму посмотрел на город. Здание находилось на южном конце Морли-стрит. При нем был ухоженный садик, обнесенный низкой оградой и выходящий на Сент-Джордж-роуд. Напротив тянулась череда четырехэтажных георгианских домов. Слева нависала громада католического собора. Еще через квартал, чуть правее, за колышущимися ветвями деревьев можно было различить подсвеченный прожекторами купол Имперского военного музея. Рядом с домом Ситона, с тыльной стороны собора, призывно сверкали огни бара. Когда-то это был паб, но затем его безвкусно перекрасили и переименовали в «Занзибар». По вечерам Ситон иногда заглядывал туда, хотя в качестве паба он ему нравился больше. Но пиво было холодным, а персонал — в меру приветливым. Район был весь пронизан ассоциациями с его некогда счастливым прошлым. И в этом Пол находил утешение.