Богиня пустыни - Кай Майер Страница 19

По утрам, после молитвы, Сендрин, как правило, начинала занятие с короткой беседы о философии. Она выяснила, что в столь раннее время девочки лучше всего воспринимали сложные темы и с удовольствием размышляли над ними. Их внимание еще не отвлекали слуги, спешащие через двор по своим делам, а их головки еще не были переполнены математическими уравнениями, грамматикой и другими необходимыми вещами.

— Августин был одним из великих римских философов, — объясняла она как-то утром в начале третьей недели пребывания в доме Каскаденов. — Он жил в четвертом столетии нашей эры.

Его самая значительная мысль заключалась в том, что человек сможет познать окружающий мир, только познав себя, свои собственные мысли и чувства. Он был одним из первых, кто сказал: познай себя самого, и ты поймешь, что происходит вокруг тебя. Это стало началом новой эпохи в философии.

— Что такое эпоха? — спросила Салома.

Лукреция опередила учительницу.

— Век, глупышка.

Салома надула губы.

— Зато я знаю такие вещи, которые ты не знаешь.

— Это вовсе не так.

— Правда.

Сендрин вздохнула.

— Я прошу вас, прекратите. Конечно, Салома может знать что-то, чего не знаешь ты, Лукреция. Было бы плохо, если бы это было не так. Каждый человек имеет свою тайну.

— У вас тоже есть тайны? — спросила Салома.

— Расскажите нам какую-нибудь, — стала просить Лукреция, и вот уже спор утих. Все их внимание теперь было направлено на преподавателя.

— Конечно, у меня есть тайны, — ответила Сендрин с мягкой улыбкой. — Но они перестанут быть таковыми, если я вам о них расскажу.

— Пожалуйста! — взывала Лукреция. — Только одну!

Салома с воодушевлением кивнула.

— Всего одну тайну, фрейлейн Мук! Малюсенькую.

— Я могу признаться вам, что испытываю страх перед темнотой.

Салома, казалось, обдумывала, может ли она этим удовлетвориться, но у Лукреции вытянулось лицо.

— Это не тайна. Каждый боится темноты.

— Для меня это нечто иное, — возразила Сендрин и заколебалась, не зная, вправе ли она об этом говорить. — Знаете, мои родители давно умерли, и я много лет жила со своим братом. Мы не были богаты, как вы, иногда у нас не было денег даже на свечи. Несмотря на это, мы никогда не испытывали страха, даже когда нас окружала абсолютная темнота и мы знали, что не сможем зажечь свет, что бы ни случилось. К нам могли ворваться грабители или кто-нибудь еще, с кем нам не хотелось бы встречаться. Но для нас это не имело никакого значения, мы лишь тесно прижимались друг к другу, и нам казалось, что ничто и никто не может причинить нам зло. — Она сделала паузу, затем продолжала: — Но однажды мой брат ушел и оставил меня одну. С тех пор я боюсь темноты, так как нет никого, кто мог бы меня обнять.

Близнецы обменялись взглядами, затем Салома сказала:

— Мы тоже так делаем, когда нам страшно.

Сендрин довольно кивнула.

— Вот видите!

— А вы жили с вашим братом совсем одни? — спросила Лукреция, округлив глаза. — Даже когда были еще детьми?

— Мой брат на несколько лет старше меня. Да, будучи детьми, мы жили одни в собственной квартире.

— У каждого была своя комната?

— Нет. Мы были так бедны, что делили одну кровать на двоих.

Салома махнула рукой.

— Для меня это было бы нормально. Лукреция и я часто спим в одной кровати. Конечно, когда этого никто не видит.

— Салома! — одернула ее сестра.

Но Салома только пожала плечами.

— Выдала же нам свою тайну фрейлейн Мук.

— Верно, — сказала Сендрин. — Мы теперь квиты. И поэтому можем продолжать занятия.

Девочки поворчали, но смирились с этим.

— Мы остановились на Августине. Вот одно из важнейших его высказываний: «Наше сердце беспокойно». Что он мог под этим подразумевать? Лукреция?

Девочка задумчиво сплела пальцы.

— Вероятно, он был влюблен.

Салома хихикнула.

— Возможно, — проговорила Сендрин и улыбнулась, — но сказать он хотел, пожалуй, не это. Он полагал, что с нами, людьми, не все в порядке. Беспокойство переполняет каждого из нас. Поэтому, по мнению Августина, каждый человек стремится избавиться от беспокойства. Согласно его представлениям, хотя каждый человек изначально был создан хорошим, но прегрешение Евы отразилось на каждом из нас.

— А почему я виновата в том, что Ева проголодалась? — спросила Салома, округлив глаза.

— Хороший вопрос. Отдельный человек, конечно, не несет вины за ее прегрешение. Хотя…

Скрип двери прервал рассказ Сендрин на полуслове. Девочки с изумлением смотрели на вход, и Сендрин тоже повернулась к двери.

Вошла Мадлен Каскаден, одетая в брюки, рубашку и кожаный жилет. Сендрин почудился легкий запах конюшни, но она не была в этом уверена. Выражение лица Мадлен не предвещало ничего хорошего.

— Фрейлейн Мук, я хотела бы поговорить с вами с глазу на глаз. Девочки, первое занятие окончено. Вы можете идти.

Обе возликовали бы от такого сообщения, если бы не чувствовали, что в воздухе запахло неприятностями. Салома двигалась так медленно, что Лукреция в прямом смысле тащила ее к выходу.

Мадлен закрыла за детьми дверь и подошла к Сендрин.

— Я услышала, о чем вы только что говорили. Вы должны знать, что такого рода занятия в этом доме нежелательны.

Сендрин взяла себя в руки.

— Вы имеете в виду Августина в частности или философию вообще?

— Мои дочери воспитаны как добрые христиане. И никто не должен забивать их головы сомнениями и глупостями.

— Но Августин считается одним из самых великих христианских философов! Его учение вовсе не противоречит церкви, совсем наоборот.

— Не поймите меня превратно, — проговорила Мадлен, но резкость ее тона не оставляла сомнений в том, что извиняться она не собирается. — Философия всегда подрывала веру людей в Бога. Мы не потерпим этого в стране, где попирается воля Господня, где тысячелетиями правили суеверные дикари и о которой говорят, что каждый, кто поселяется здесь, становится язычником. Каждый добропорядочный христианин, который приходит в лоно веры на этой безбожной земле, очень важен как для этой страны, так и для человечества в целом, — ее интонация была строгой, а взгляд осуждающим. — Поэтому, фрейлейн Мук, никакой философии. Никаких сомнений, никаких двойственных толкований однозначных понятий. Вы здесь для того, чтобы способствовать образованию моих дочерей, а не внушать им богохульные мысли.

— Это никогда не входило в мои намерения! — возмущенно возразила Сендрин.