Матрица смерти - Джонатан Эйклифф Страница 19

На следующее утро я ни словом не упомянул о пришельце, а за завтраком никто ни словом не обмолвился об ограблении. О Вильерсе и его делах я не знал почти ничего. Он казался таким же таинственным, как человек в капюшоне, виденный мной накануне. Возможно, Вильерс был связан с ним каким-то делом, о котором предпочитал не распространяться.

После утреннего урока с Мухаммедом я пешком отправился в элитный квартал Маршан, расположенный на холме с видом на море. Вилла д'Эрвиля была окружена высокими белыми стенами, вдоль которых рос душистый жасмин. Зеленые ворота открылись, и я увидел двор с прудами и деревьями. Меня провели через прохладные комнаты (ставни на окнах были опущены) на террасу, расположенную на крыше. Кругом стояли цветы в горшках и кусты в кадках. Д'Эрвиль сидел за столом, накрытом для ланча. Хрусталь и серебро отражали солнце Средиземноморья. Серебряные волосы и белая одежда моего хозяина казались частью декорации. За спиной его открывался вид на город, хаотически спускавшийся к гавани, море отливало золотом, красные и белые паруса мелькали на синем фоне.

— Милости прошу, мистер Маклауд. Будьте как дома. Я очень рад возможности поговорить с вами наедине. Снимите, пожалуйста, вашу шляпу. Тент укроет нас от солнца.

Нам подали только что выловленного леща и бутылку самого лучшего местного белого вина. На десерт было мятное суфле и шоколадные конфеты. Д'Эрвиль сказал, что повар его считается лучшим в Танжере, и король однажды пытался его переманить. Отметил он это без всякого хвастовства, просто констатировал факт, такой же естественный для него, как умение читать и писать.

Потом мы сидели в прохладной комнате, увешанной коврами, и пили кофе.

— Этот дом построен в самой старой части Танжера, — сказал д'Эрвиль.

— Римской? — спросил я.

Он покачал головой:

— Раньше. До карфагенян, до финикийцев. Это, должно быть, второе тысячелетие до новой эры. Первые жители Танжера построили здесь храм. Сохранились его остатки. Я их вам покажу перед прощанием. Обещайте только об этом никому не рассказывать. О них знает лишь несколько человек.

Археологи сойдут с ума, если проведают об этом, а государство потребует насильственной продажи. Я вовсе не хочу расстаться с домом.

— Поэтому вы его и приобрели? Из-за храма?

Он кивнул:

— Конечно. Дома нынче вещь обыкновенная, даже такие красивые, как этот. Но старинные храмы — редкость. Они позволяют прикоснуться к прошлому с его античной мудростью. Не той, какой мы хотели бы ее видеть, а настоящей. Дункан сказал, что вы посещали собрания Братства Старого пути. Что вы о них думаете? Можете быть со мной откровенны.

Я высказал ему все, что думал. Он выслушал с улыбкой, но без снисхождения.

— Да, — молвил он, когда я закончил. — Вы совершенно правы. Они сознают необходимость приобретения античной мудрости, но совершенно не представляют себе, как это сделать. Если бы даже они добыли искомую мудрость, то не знали бы, как ее применить. Вам исключительно повезло, что вы встретили Дункана. Он на них не похож, он принадлежит к совершенно другой группе. Надеюсь, вы это понимаете.

— Да, — искренне согласился я. — Я ему всем обязан.

— Со временем вы будете ему обязаны так, как вы даже не можете и представить. Я знал его отца. А мой отец и его дед был близкими друзьями. Он вам об этом рассказывал?

Я покачал головой. Три поколения рядом — это удивительно.

— Он мне много говорил о вас, — продолжил д'Эрвиль. — Например, сказал, что вы здесь чувствуете себя неважно.

Я смущенно поерзал на стуле, не зная, что конкретно Дункан ему передал. Я вкратце повторил ему то, что сказал Дункану.

— Отчасти вы правы. Некоторые друзья Вильерса и в самом деле люди ординарные. Но нам приходится их терпеть по причинам, которые вам знать пока не нужно. Тем не менее, я советую вам ни в коем случае не расставаться с Дунканом. Его путешествие еще только началось. К тому времени, как оно закончится, вы совершенно переменитесь, уверяю вас. У него относительно вас большие планы. Очень большие планы.

Затем я рассказал ему о том, что успел прочесть и что еще, по совету Дункана, планировал прочитать. Д'Эрвиль, со своей стороны, порекомендовал мне некоторые издания. Он рассказал, что в городке Шаване, расположенном в ста километрах к юго-востоку от Танжера, встречался с еврейскими раввинами. Евреи эти (их, впрочем, там осталось сейчас мало: почти все переехали в Израиль) были потомками эмигрантов, сбежавших от испанской инквизиции. Говорили они на кастильском наречии, давно уже исчезнувшем в самой Испании. От них д'Эрвиль получил знания, считавшиеся утраченными, — ключ к многочисленным каббалистическим текстам.

— Когда вы будете готовы, — сказал он, — Дункан опять пришлет вас ко мне. Я познакомлю вас с материалами, о которых даже он не знает. Вряд ли это произойдет через год, может быть, это случится через десять лет, не знаю. Но будьте уверены, это время придет. Ну, а теперь, — он взглянул на часы возле двери, — позвольте показать вам наш маленький храм.

* * *

Храм этот оказался крошечным помещением с низким потолком, высеченным в скале. Он находился под полом подвала д'Эрвиля. Хотя сам по себе дом был прохладным, спустившись по лестнице в храм, я почувствовал, как меня сковал древний, неземной холод.

Д'Эрвиль включил висевшую над головой лампу, пролившую безрадостный желтый свет на голую скалу. Холод, казалось, усилился, еще острее проник под кожу. На одной стене в скале была высечена высокая фигура барана с солнечным диском между рогами. У ног его стоял человек над простертой фигурой жертвы. На полу, прямо под изваянием, лежал грубый каменный блок, возможно, отрубленный от той самой скалы, из которой высекли храм.

Я стоял, дрожа и чувствуя, как на меня волна за волной накатывает сильная депрессия. Смерть Катрионы вспомнилась мне так живо, как будто она случилась только вчера. Тем временем маленькое помещение наполнялось другими темными воспоминаниями, уродливыми и безжалостными, как если бы страх и отвращение, и жестокость глубокой древности были собраны в одном месте. Я почувствовал, что меня охватывает еще одно чувство — убежденность в том, что возле меня находится абсолютное зло, что-то, более темное и древнее, чем сама земля.