Хтонь. Зверь из бездны - Руслан Ерофеев Страница 18

Главный герой знакомится с краткой биографией купца первой гильдии Никодима Перфильевича Синебрюхова, которая ему совершенно не интересна, но зато получает очень важную подсказку.

– Сойди с Голгофы, добрый человек, – услышал скукожившийся на могильном камне Артем подле себя надтреснутый стариковский голос. Но не повел и ухом: у него явно начались галлюцинации. Второй странностью было то, что галдевшие секунду назад птицы вдруг смолкли, словно по команде.

– Кыш, кыш, проклятые! – проговорил тот же старческий голос вновь, уже громче. – Не нужны никому ваши птенчики. Их уж и в живых нет давно. Это злые детки гнезда зорят, потомство ваше губят. Летите прочь, не троньте невинную душеньку…

Казарин оторвал гудящую малиновым звоном башку от надгробия и протер залитые кровью глаза. У соседнего покривившегося креста притулился ветхозаветного вида старичок с узловатым батожком в сухой ладошке. Этим батожком сивый от старости дедуган размахивал над головой, распугивая кружившую в воздухе стаю грязноватых ворон. Птицы сделали еще круг над местом несостоявшегося побоища и, словно повинуясь отданному старичком приказанию, сбились в бесформенную кучу, а потом потянулись куда-то к окраине кладбища. Артем перевел дух.

– Какая Голгофа? – спросил он устало. – Ты, дедушка, наверное, меня с кем-то попутал (с Иисусом Христом? – промелькнуло в голове, но не выговорилось). Однако все равно спасибо тебе, дед. Ты меня просто спас.

– Голгофа, сынок, енто камушек могильный, на котором ты разлегся, аки навоз на сене, – чуть назидательно отвечал старикан. – Потому как сотворен в виде горы Голгофской, на коей Господь наш Иисус муки крёстные принял ^[6]. Сойди, милок, не гневи Бога…

Казарин, кряхтя, сполз задницей с покрытого мягким мхом продолговатого обелиска, присел рядышком на землю и уставился на старичка.

– Дедуль, а я ведь чуть в штаны не наложил, когда на меня вороны напали, – нехотя признался он. – Не допетрил, что дело всего лишь в каких-то паршивых птенцах, которых у них пацанва попятила.

Старец тяжко вздохнул, но ничего не ответил.

– Слушай, дед, а тут у вас правда вороны говорят или я уже с ума схожу? – спросил затем Артем, внимательно присматриваясь к старикану.

– Говорят, мил человек. Отчего ж не говорить, коли разум и живая душа имеются, – смирно отвечал дедок, сложив на батожок сухонькие узловатые длани, густо крапленные старческими веснушками, которые зовутся в народе «кладбищенскими цветочками». – Тут на похоронах всяко-разной говори наслушаешься, сам начнешь тарахтеть про верность покойного делу коммунизма и заветам великого Ленина…

Последние слова настолько не вязались с ветхозаветным обликом старикашки, что звучали в его устах совершенно дико. Артем поморщился – он сам, несмотря на репрессированного отца и довольно ироничное отношение к трескучей пропаганде Советской власти, был и оставался убежденным коммунистом, – но смолчал. Он уже понял, что, скорее всего, имеет дело с сумасшедшим. Наконец, еще немного подумав, Казарин все же решился и заговорил совсем про другое:

– А скажи, дедан… Ты тут, я гляжу, человек бывалый, можно сказать, свой. Не знаешь ли, что это за могила титулярного советника Артемия Казарина? Кто таков, чем знаменит?

– Я туточки, почитай, кажинную могилочку на перечет знаю-ведаю, кажного покойничка знаю, – призадумался дедок. – Но такого чтой-то не припомню… Натурально, ентого господина здеся отродясь не лёживало.

Артем окончательно убедился, что он имеет дело с психом.

– Ты чего, дед, совсем уже сбрендил тут со своими могилами? – заорал он на старика, вскочил на ноги и захромал в направлении места вечного упокоения титулярного советника Казарина. Благо оно было совсем рядышком.

Но надгробной плиты Артемия Казарина на прежнем месте почему-то не оказалось. Вместо нее над провалившейся могилой нависало громоздкое, как старый комод, надгробие купца первой гильдии Никодима Перфильевича Синебрюхова, украшенное аляповатыми и безвкусными завитушками.

Артем рухнул на продранные коленки и принялся ощупывать, оглаживать выщербленный непогодой камень, будто разуверился в исправности своих глаз, и лишь органы осязания могли убедить его в очевидном. Однако все было чин-чином: родился Никодим Перфильевич в год нашествия на Россию-матушку полчищ Наполеона, а усоп – в лето от рождества Христова 1898-е, в кое, как извещала вычурная надпись на надгробии, состоялась также коронация государя императора Николая Второго. Ниже дат жизни купца первой гильдии, которые, по мнению его родни, вставали в один ряд с такими событиями, как Отечественная война и коронация последнего русского царя, было выбито совсем другим шрифтом, простым и строгим: