Война в Небесах - Чарльз Уильямс Страница 17

Перед ним промелькнул отец, жалкий и дряхлый, жена, запуганная и сломленная, сын, вечно подавленный и растерянный.

Вот они, его браки, его брачные пиры. Начинался свадебный танец. Все они, и он вместе с ними, и несчетное множество других неслись в диком ритме исконного желания.

Под призрачным туманом ничтожных забот и прихотей рода человеческого от века мерно колыхались волны этого океана, и те, кто подчинил их своей воле, и те, кто оказался раздавлен ими, слились в победном и гибельном вихре. Дух Грегори плясал с равными ему, и все-таки какая-то неуловимая малость удерживала его от полного растворения.

Да, что-то такое было. Из бездны транса он взывал к своему смертному сознанию и вопрошал, чего не хватает для свершения, что надо сделать еще, чтобы суметь прорвать пелену черной опоенности и достичь высшей награды. Какая жертва, какое заклание больше, чем гибель, которую он принес этим несчастным, бесприютным душам? Жар опалял его, требуя чего-то большего, словно рядом пылал огромный костер. Он был готов, только не знал, чего же от него хотят, и это вселяло страх, не позволявший до конца отдаться страстям, бушевавшим вокруг. К жару прибавился еще и звук, нарастающий рокот, в котором можно было различить ликующие крики и грохот какой-то невероятной силы. Вот он, вот — экстаз абсолютного господства, адская свадьба, брак Того, кто стал сатаною, с теми, за кем стоит сатана.

И все же чего-то не хватало, не было какой-то малости, из-за нее он не попадет на пир. Он напряг волю, все стихло, пусть на мгновенье, и тут он вспомнил.

Из призрачного, забытого мира всплыло воспоминание о ребенке, о серьезном малыше Адриане, и он понял: да, вот оно! Всем богам нужны миссионеры, и этот бог требовал своего. Он опустился в глубины памяти, собрал всю свежесть и невинность и преподнес их тайным, адским силам. Да, Адриан был для них желанной жертвой, рабом-посвященным, не ведавшим еще зла. Отныне этой цели должен был посвятить себя мужчина, тихо и неподвижно лежавший на постели в крошечном Фардле и одновременно стоявший перед неким престолом, там, внутри, где владыки и повелители мира, кружась в неистовой пляске, наблюдают, как гибнет бессмертная жизнь, уступая их коварной силе. Едва различимый призрак ребенка втянулся в их круг, и в тот момент, когда Адриан коротко простонал во сне, повернувшись в кроватке в далеком Лондоне, похожий стон раздался и в другой спальне. Стонал тот, кого приняли. Волна жгучего холода прокатилась сквозь него, многократно усиливаясь в местах, дважды натертых мазью.

Ноги, руки, гениталии, голову Персиммонса пронзили ледяные гвозди, боль была такой силы, что мгновенно обернулась наслаждением, стократ превосходящим все его мечты. Вселенная расторгла брак с ним, добровольно отринувшим благость и красоту. Пообещав принести в жертву ребенка, он обручился с тем, кто вне детства, возраста и времени, с тем, кто отражает и отрицает вечно сущего Бога. Грегори Персиммонса уже не было в мире, он пребывал в аду.

Когда союз этот стал распадаться и началось возвращение, Персиммонс ощутил его как дикий ураган. Зной и холод, внутренний мир и внешний, образы и призраки, звуки и запахи схватились в его душе насмерть. Хаос рухнул на него, вихрь подхватил и помчал прочь, в бесконечную пустоту анархии. Персиммонс пытался сосредоточиться то на внутренних ощущениях, то на проступавших перед его затуманенным взглядом фрагментах комнаты, но стоило ему выделить что-либо, как оно исчезало. Его охватила паника, он чуть не закричал и удержался лишь потому, что закричать — означало сгинуть. Перед ним снова проплыл образ Адриана и напомнил, как много еще предстоит сделать. Держась за эту мысль, он уже более уверенно стал подниматься к поверхности сознания, минуя множество слоев мглы, и когда все они поблекли и растаяли, он понял: шабаш закончен, он вернулся.

— Он очень вертится, — обеспокоенно сказала Барбара Лайонелу. — Я боюсь, не повредила ли ему эта лепешка на ночь? Ну, ну, миленький, успокойся! — она погладила спящего сына по голове.

— Может, ему просто переезд снится, — тихонько ответил Лайонел. — Надеюсь, ему понравится усадьба Персиммонса и все прочее.

— Тише, дорогой, — шептала Барбара, склонившись над постелькой, — все хорошо, спи спокойно.