Кровавый гимн - Энн Райс Страница 16

(Сокровенная боль. Я понимаю.)

– И вот так, распластавшись на полу, он созерцает распятого Христа и воображает, будто целует его кровоточащие раны.

– А ты? Ты, страдая от боли, молилась? – не удержался я от вопроса.

– Не очень усердно, – призналась Мона. – Молитва подразумевает некую логику, молящийся должен соблюдать определенную последовательность. В последний год я не была способна на такое.

– Ах да, понимаю, – сказал я, – продолжай.

– А потом что-то произошло. Люди хотели, чтобы я умерла. Что-то случилось. Кто-то… Они хотели, чтобы я покончила с этим…

– А ты хотела покончить с этим?

Мона немного помолчала.

– Я хотела убежать, – после паузы заговорила она. – Но потом кто-то… Кто-то… Я стала думать…

– О чем?

– О чем-то незначительном и мелком.

– Неправда, – возразил я.

– Я стала думать о том, как спуститься по лестнице, как добраться до лимузина и проскользнуть за руль, как раздобыть цветы, как добраться до Квинна…

– Понимаю. Поэтично. Необычно. Но не мелко.

– Целеустремленность, подкрепленная поэзией, – подсказала Мона. – «Туда она пришла, сплетя в гирлянды крапиву, лютик, ирис, орхидеи…» ^[7] Примерно так я и поступила.

– Один в один, – подтвердил я. – Но до того как ты решилась на это… был кто-то… ты собиралась о ком-то рассказать…

– Ко мне пришла Роуан, – не сразу ответила Мона. – Ты не знаком с моей кузиной Роуан.

(Разве?)

В ее прекрасных ясных глазах промелькнула боль.

– Ну, в общем… Да, пришла Роуан. Она обладает этим мощным даром…

– Скажи, она хотела убить тебя, чтобы помочь тебе или ради себя самой?

Мона улыбнулась.

– Не знаю. Думаю, она и сама не знала.

– Но она поняла, что ты догадалась, и не воспользовалась своим даром?

– Я сама ей сказала. Я сказала: «Роуан, ты меня пугаешь! Прекрати это, мне страшно!» И она заплакала. Или это я заплакала? Кажется, все-таки я! Во всяком случае, кто-то из нас.

Мне было очень страшно.

– И поэтому ты сбежала?

– Да, сбежала.

– «Она меж тем обрывки песен пела» ^[8].

Мона снова улыбнулась. Станет ли она говорить о женщине-ребенке? Она лежала очень тихо.

Я чувствовал, как волнуется Квинн, как его переполняет любовь к Моне.

Все это время его рука неподвижно лежала на плече Моны.

– Я не умираю, – сказала Мона. – Я все еще здесь.

– Нет, ты не умираешь, – подтвердил я. – С этим покончено.

– Теперь я должна напрячь память и вспомнить то время, когда была способна хотеть чего-то.

– Ничего ты не должна, – отрезал я. – Это разговоры для смертных. Теперь ты Мона, Рожденная для Тьмы.

Я старался не торопить события и наблюдал, как появляется и исчезает на ее лице улыбка, как бледнеют веснушки на щеках, как светится кожа.

– Да, именно так, – продолжал я. – Всмотрись в меня. Ты видишь цвета, которые никогда прежде не видела. Ты испытываешь ощущения, о которых никогда даже не мечтала. Темная Кровь – великий учитель. Ты дрожишь, потому что боишься возвращения боли. Но она никогда не вернется, даже если ты этого захочешь. Поверь мне и перестань дрожать. Хватит.

– Чего ты от меня хочешь? – спросила она. – Чтобы я уступила, подчинилась тебе или Темной Крови?

Я тихо рассмеялся.

– Даже не знаю почему, но женщины не перестают меня удивлять. Мужчины – нет. Наверное, я всегда недооценивал женщин. Они приводят меня в смущение. Их прелесть действует на меня, как встреча с инопланетным существом.

Мона расхохоталась:

– О чем это ты?

– Ты, дорогая моя, поистине Великое Непознанное.

– Слишком витиевато, – отозвалась она.

– Ладно, представь себе, как библейский Адам, этот Вечный Нытик, говорит Всемогущему Господу, Создателю, Яхве, тому, кто сотворил звезды: «Женщина дала мне яблоко!»

Пойми, этот убогий жлоб просто тряпка! Вот это и есть первородный грех! ^[9] В этом и состоит величайшая трагедия! В том, что он жа-лу-ет-ся! Но! Когда видишь великолепную женщину, такую, как ты, с такими же зелеными, идеально расположенными глазами, с мелодичным голоском, которым она произносит умные слова, и эта женщина лежит нагая и смотрит на тебя с выражением всеобъемлющего понимания, начинаешь сочувствовать Адаму. Его состояние не поддается описанию, он в замешательстве и неуклюже пытается оправдаться: «Это совершенно непостижимое, сверхъестественное, загадочное, соблазнительное существо, сотворенное из моего ребра, накормило меня!» Поняла?

Квинн, сам того не желая, тихо рассмеялся. При виде нас с Моной, лежащих рядом в постели, его обуял собственнический инстинкт, так что с его стороны было весьма мило только лишь рассмеяться.

Я вновь обратил взгляд на Мону. Хватит о садах Эдема. (И хватит о том, что произошло внизу, на парадном крыльце, между мной и той, кто бесконечно превосходит любой из воображаемых мною объектов желания.)

Проклятье! Эти чертовы цветы по всей кровати! Мона спокойно ждала, что будет дальше. Ее обнаженные груди прямо передо мной, рыжие волосы запутались в розах, зеленые глаза и мягко очерченный рот. Невероятное создание, а ведь мне доводилось встречаться с великим множеством поистине изумительных существ. Что же со мной происходит? Наверное, стоит сделать вид, будто ничего страшного не случилось, будто я, изверг, опять не сотворил зло.

– Отдайся во власть нас обоих, мою и Крови, – сказал я. – Я хочу, чтобы вы с Квинном в отличие от меня достигли совершенства. Хочу, чтобы период ученичества, который тебе предстоит, прошел безупречно. Ты меня слушаешь? Квинн был рожден дважды, и оба рождения обошлись ему очень дорого. Виной тому никчемные матери. Я хочу стереть это из его памяти.

Квинн слегка сжал мою руку. Это был жест одобрения, невзирая на то, что я практически лежал на маленьком сочном теле любви всей его жизни, которая теперь трансформировалась в его бессмертного компаньона.

– Кровь сказала мне многое, – медленно заговорила Мона. Кровавые слезы на ее щеках высохли и походили теперь на хлопья пепла. – И многое объяснила. Мне было так хорошо. А потом пришли мысли. Я знаю, ты прожил не один век. И даже пытался покончить с собой, но безуспешно. Ты удалился в пустыню, подобно Христу, однако очень сильная кровь не позволила тебе умереть. И то, что ты не можешь умереть, пугает тебя. Все, во что ты верил, рухнуло. Ты говоришь себе, что у тебя не осталось иллюзий, но это неправда.