Восставшие миры - Фрэнсис Пол Вилсон Страница 16

Первым делом была введена генетическая регистрация. Каждый, у кого обнаруживался дефектный и даже потенциально дефектный генотип, включающий в себя мириады рецессивных характеристик, подвергался стерилизации. Поднялись вопли, грозя домашней революцией, однако на сей раз земное правительство не уступило. Новое Управление по контролю над численностью населения было наделено полицейскими полномочиями и получило приказ их использовать в полном объеме.

Примером послужила Арна Миффлер: женщина, в генотипе которой не выявилось никаких отклонений. Молодая бездетная одинокая идеалистка организовала кампанию протеста против политики Управления, на первых порах успешную, быстро набравшую силу. Тогда Управление снова исследовало генотип Арны Миффлер и отыскало определенный признак одного из редких дефицитов мукополисахаридов [5]. В один прекрасный вечер ее взяли в собственном доме и доставили в клинику Управления. На следующее утро она вышла оттуда стерилизованной.

Адвокаты, генетики, активисты, поднявшиеся на ее защиту, вскоре узнали, что их собственные генотипы наряду с генотипами родственников проходят тщательную перепроверку. Когда некоторые сторонники Арны начали попадать в клинику Управления и подвергаться стерилизации, движение протеста споткнулось, остановилось и умерло. Всем стало ясно, что у Управления по контролю над численностью населения есть сила и оно не боится ее применять. Сопротивление стихло до шепота.

И опять завопило после объявления о следующей мере: ограничении воспроизводства до уровня статус-кво. Двоим людям разрешается произвести на свет лишь двоих новых людей. Мужчине позволено стать отцом двоих детей, и не больше; женщине разрешено родить или отдать яйцеклетку для производства двоих детей, и не больше. После рождения второго живого ребенка они оба обязаны добровольно стерилизоваться.

Стерилизация отца и матери, родивших второго ребенка, была почти столь же добровольной, как земная система добровольной уплаты налогов: соглашайся или пожалеешь. Генотип каждого новорожденного вводился в компьютер для перекрестного анализа родительских генов. Как только анализ указывал на существование второго ребенка с данным генотипом, запрашивался индивидуальный номер того и другого родителя, которых немедленно обнаруживали и препровождали в ближайшую клинику Управления, где единственная инъекция навсегда лишала их возможности выработать хоть одну жизнеспособную половую клетку.

Управление считало подобный подход мастерским компромиссом. Каждому гражданину по-прежнему предоставлялась возможность произвести на свет ребенка, который со временем его заменит, что многие — слишком многие — объявляли своим неотъемлемым правом. Однако допускалась лишь единоличная замена. Рождение ребенка было тяжким проступком; мать или отец по жребию обрекались на смерть, «освобождая место» для новорожденного.

Население начало сокращаться. Редкая смерть от болезней все-таки кое-кого выкашивала, несчастные случаи уменьшали численность более быстрыми темпами. Умерших новорожденных, даже нескольких секунд от роду, заменять не позволялось. Правило «один человек — один ребенок» догматически соблюдалось. Добровольно стерилизованным, которые не произвели на свет новой жизни, предоставлялись налоговые льготы; те, кто настаивал на рождении ребенка, облагались повышенными налогами.

Закон принес свои плоды. Благодаря строжайшему контролю на протяжении двухсот лет, население материнского мира все быстрей таяло. В мегаполисе еще время от времени вспыхивали голодные бунты, но далеко не так часто, как прежде. Вновь возникла возможность дышать — не особенно, но после пережитого планетой кошмара казалось, будто кругом открылось широкое пространство.

— Солнечная система быстро движется к самообеспечению, — продолжал Ла Наг, — когда имеющихся сельскохозяйственных земель, орбитальных плантаций и нового источника протеина будет достаточно, чтоб прокормить сократившееся население. Тогда прекратится импорт зерна из внешних миров. Тогда начнет разваливаться Империя. От наших действий в ближайшие дни, недели и годы будет зависеть, останется ли от нее хоть что-то, заслуживающее спасения.

Брунин ничего не сказал, стоя у своего сиденья, обдумывая услышанное. Как ни противно признать, Ла Наг говорит разумные вещи. Империя так или иначе развалится. Теперь точно видно. Тут, по крайней мере, можно с ним согласиться.

А вот насчет чего-то, заслуживающего спасения, он с толивианцем поспорит. Ничего не намерен спасать от полнейшего краха.