Гиблое место - Дин Кунц Страница 16

Услышав шаги, Томас обернулся.

– Жюль! – воскликнул он, бросил ножницы и вскочил, едва не опрокинув стул. – Жюль! Жюль!

Томас был одет в мешковатые джинсы и фланелевую рубашку в зеленую клетку. Он выглядел лет на десять моложе, чем ему было в действительности.

Джулия выпустила руку Бобби и, раскрыв объятия навстречу брату, вошла в комнату.

– Здравствуй, родной.

Томас двинулся к ней, едва переставляя ноги, словно ботинки у него были подбиты железом. Брат был десятью годами моложе Джулии, ему было двадцать, но ростом значительно ниже ее. Даже профан в медицине, взглянув на его лицо, безошибочно узнал бы все признаки болезни Дауна: тяжелый выпуклый лоб, кожные складки у внутренних углов глаз, из-за которых они казались по-восточному раскосыми, вдавленная переносица; уши сидели чересчур низко на непропорционально маленькой голове. Прочие детали лица, пухлые, бесформенные, говорили о замедленном умственном развитии. На таких лицах как бы навечно застыло выражение тоски и одиночества. Но сейчас лицо Томаса цвело блаженной лучистой улыбкой.

При каждом появлении сестры он преображался.

"Черт возьми, а ведь она и на меня так действует", – подумал Бобби.

Слегка наклонившись, Джулия обняла брата и долго не выпускала.

– Ну, как живешь? – спросила она.

– Хорошо, – ответил Томас. – Я живу хорошо. Он выговаривал слова невнятно, и все-таки их можно было разобрать. В отличие от других жертв болезни Дауна Томасу еще повезло: его толстый язык не был изборожден складками, не торчал изо рта и более-менее свободно ворочался во рту.

– А где Дерек?

– В приемной. У него гости. Он придет. У меня все хорошо. А у тебя?

– Чудесно, голубчик. Просто замечательно.

– И у меня замечательно. Я тебя люблю, Жюль. – Томас так и сиял. Только в присутствии сестры его обычная застенчивость пропадала. – Я тебя очень люблю.

– И я тебя, Томас.

– Я боялся.., ты не придешь.

– Я ведь тебя не забываю, правда?

– Правда. – Томас наконец отпустил Джулию и бросил взгляд на дверь. – Здравствуй, Бобби.

– Привет, Томас! Выглядишь молодцом.

– Правда?

– Гадом буду.

Томас хихикнул.

– Бобби смешной, – сказал он Джулии.

– А меня-то когда обнимут? – не унимался Бобби. – Так я и буду стоять, растопырив руки, пока меня не примут за вешалку?

Томас нерешительно отошел от сестры. Они с Бобби обнялись.

Томас и Бобби прекрасно ладили, и все же Томас еще стеснялся зятя. Он с трудом привыкал ко всему новому и за семь лет еще не совсем освоился с новым членом семьи.

"Но он меня любит, – внушал себе Томас. – Наверно, так же сильно, как я его".

Привязаться всей душой к человеку, страдающему болезнью Дауна, не так трудно. Надо только не ограничиваться естественной жалостью, а приглядеться к больному повнимательнее. Приглядишься – и поневоле оценишь их восхитительное простодушие и милую непосредственность. Иногда, чувствуя себя белыми воронами, они робеют и замыкаются, но, как правило, они искреннее и откровеннее многих нормальных людей: никакой оглядки на условности, никакого лицемерия. Прошлым летом, на пикнике, устроенном для обитателей интерната в честь Дня независимости, мать одного пациента сказала Бобби: "Вот смотрю я на них – какие же они добрые, ласковые. Наверно, они любезнее Господу, чем мы". И сейчас, обнимая Томаса и заглядывая в его добродушное пухлое лицо, Бобби понимал, насколько она права.

– Мы тебя оторвали от стихотворения? – спросила Джулия.

Томас оставил Бобби и заковылял к рабочему столу. У стола Джулия листала журнал, из которого Томас вырезал картинки. Томас взял со стола альбом – четырнадцать таких альбомов с его произведениями стояли в книжном шкафу у кровати, – раскрыл и показал Джулии. На развороте рядами были наклеены картинки. Ряды напоминали строки, которые складывались в четверостишия.

– Это вчера. Вчера кончил, – объяснил Томас. – До-о-олго делал. Трудно. Теперь получилось.., получилось.

Лет пять назад Томас увидел по телевизору какого-то поэта. Поэт ему очень понравился, и Томас решил сам писать стихи. Надо сказать, что отставание в развитии психики при болезни Дауна выражается по-разному; у одних это отставание очень значительно, у других проявляется в более легкой форме. Тяжесть заболевания у Томаса была чуть выше средней, но даже при таких умственных способностях он научился писать только свое имя. Однако это его не остановило. Он попросил Джулию привезти бумагу, клей, ножницы, альбом и старые журналы. "Всякие журналы, чтобы с красивыми картинками… И некрасивыми… Всякие". Вообще Томас редко докучал сестре просьбами, а уж она, если брат чего попросит, готова была горы свернуть. Скоро у него появилось все, что нужно, и Томас взялся задело. Из журналов "Тайм", "Ньюсуик", "Лайф", "Хот род", "Омни", "Севентин" и множества других он вырезал фотографии или детали фотографий и, словно из слов, складывал "строки", заключающие какой-то смысл. Одни "стихи" были короткие, всего из пяти картинок, другие состояли из нескольких сотен фотографий, которые образовывали аккуратные "строфы", или чаще из чередования нестройных "строк" – что-то вроде свободного стиха.

Джулия взяла альбом, села в кресло у окна и принялась разглядывать новые "сочинения". Томас замер у стола и, волнуясь, не сводил с нее глаз.

В "стихах" не прощупывался сюжет, картинки подбирались без видимой связи, и все же нельзя сказать, что в этой веренице образов не было ни складу ни ладу. Церковный шпиль, мышка, красавица в изумрудном бальном платье, луг, пестрящий маргаритками, банка ананасового сока, полумесяц, горка блинчиков, с которой стекают капли сиропа, рубины, сверкающие на черном бархате, рыбка с разинутым ртом, смеющийся малыш, монахиня за молитвой, женщина, рыдающая над изуродованным телом любимого на поле боя в какой-то богом забытой стране, цветастая пачка леденцов, вислоухий щенок, еще одна монахиня в черном одеянии и белом крахмальном апостольнике… В заветных коробках для вырезок лежали тысячи подобных картинок. Из них Томас и складывал свои "стихи". Бобби как-то сразу проникся прихотливой гармонией этих "стихов", ощутил зыбкую, неуловимую соразмерность, оценил бесхитростные, но веские сочетания образов, угадал их внятный, но непостижимый ритм. И за всем этим открывалось неповторимое видение мира – вроде бы немудреное, но никак не поддающееся осмыслению. С годами "стихи" Томаса становились все удачнее и удачнее, хотя для Бобби они по-прежнему оставались загадкой и он сам не мог разобраться, чем именно новые "стихи" лучше прежних. Видел, что лучше, – и все тут.

Джулия подняла глаза от альбома.

– Чудесно, Томас. Прямо хочется.., выбежать на улицу, встать на траве под голубым небом.., или танцевать.., или закинуть голову и смеяться. Читаешь и думаешь: "До чего же здорово жить на свете!"