Три дня до небытия - Тим Пауэрс Страница 15

Вместо этого он отвернулся от окна и обратился к Боззарису:

– Что у нас есть на данный момент?

– Из записи, сделанной в 12, – ответил Малк, – мы знаем про старуху, которая умерла на горе Шаста и, возможно, носила фамилию Марити. Сэм говорил, что она там просто появилась, и видел он ее, конечно, через голографический талисман, который указывал на нее. Что там она сказала перед смертью?

– Звучало как «войу, войу», – напомнил Боззарис. – По-французски voyou – разбойник, если это имеет значение. А полутора часами позже, – продолжал он, усаживаясь в белое пластмассовое кресло перед компьютером, – у нас появляется мужчина с маленькой девочкой, которая цитирует Шекспира. И они явно хорошо знают старуху Марити: мужчина сказал, что она не пьет и не держит в доме ружья.

– И возраст ее он знает с точностью до двух лет, – вставил Малк. – И в курсе, что в 77-м, после смерти Чаплина, она ездила в Швейцарию, и что в сарае у нее отпечатки подошв Чаплина из Китайского театра.

Лепидопт, довольный тем, что они работают головой, позволил им продолжать.

– Я по-прежнему думаю, что они местные, этот мужчина с девочкой, – рассуждал Малк. – По мне, это похоже на Лос-Анджелес.

– Но старухе писали на имя Лизы Марити, – напомнил ему Боззарис, – а мы уже обыскали весь Лос-Анджелес, настоящий и минувший, чтобы найти Марити.

Малк покивал.

– И нет никаких указаний на то, что этот мужчина и эта девчонка что-то знают. Плита из Китайского театра их удивила, и когда тот парень сказал «пачка старых писем», он явно ни о чем не догадывался, и в дом забрался, по их мнению, обычный вор, а никак не разведывательная группа. Очевидно, они не…

– Ха! – перебил его Боззарис, легко вскочив со стула. Он схватил с кухонной полки тяжелый телефонный справочник и принялся его листать.

– Что такое? – спросил Лепидопт.

– Девчонка цитировала: «Дурного слова даже черт о них не скажет!» – возбужденно проговорил Боззарис. – Это из песни Коэна. В песне упоминается Харриган, но в Марити тоже может быть удвоенное «р» – Мар-рити, понимаешь? Мы, – продолжал он, пролистывая белые страницы, – искали либо сербскую Марич, либо переделанную на венгерский лад Марити, с одной «р», а если старуха добавила второе «р», чтобы имя выглядело как ирландское? В Лос-Анджелесе ничего нет. Берт, дай мне Лонг-Бич, а сам займись Помоной и прочим.

Лепидопт, протиснувшись мимо них в тесную кухню, тоже взял с полки телефонный справочник, нашел страницу «Марридж-Мартинес» и, прищурившись, просматривал столбцы.

– Есть Маррити Л., с двумя «р», – сказал он и перевернул обложку. – В Пасадене.

Других Маррити в Лос-Анджелесе и окрестностях не обнаружилось.

– Бьюсь об заклад, это она, – заявил Малк. – Так и знал, что это где-то рядом.

Лепидопт не отрывал глаз от раскрытого справочника.

– Мы должны были найти ее много лет назад, – печально проговорил он.

– Естественная оплошность, – пожал плечами Боззарис. – Когда ищешь М-А-Р-И, ни за что не обратишь внимания на единственную Маррити на совсем другой странице. Между ними целая толпа Маркесов и Марриотов. Да и кто ожидал, что она числится в справочнике.

– Однако числилась, – вздохнул Лепидопт, – все это время.

– Э, – утешил Боззарис, – никто не человек.

Эта старая поговорка моссадовцев скрестила «Никто не совершенен» и «Я всего лишь человек».

Лепидопт устало кивнул.

– Давай за телефон, – велел он Боззарису, – и скажи своим саяним, пусть ищут Лизу Маррити с двумя «р». Твой детектив из Сан-Диего пусть проверит Лос-Анджелес и Шасту.

Он сел на диван лицом к Сэму и отмахнулся, когда к нему подошел Малк.

Вернувшись в Тель-Авив в середине июня 1967-го, он еще не мог работать, так как носил на руке бандаж; помаявшись без дела, он зарылся в библиотечные книги по иудейскому мистицизму и в конце концов навестил друга – фотографа-любителя.

Ему приходило в голову, что это шехина – присутствие Бога – внушило ему предчувствие, что он никогда больше не прикоснется к Западной Стене, предчувствие, которое он сдуру решил проверить, за что и лишился пальца и части кисти. Он помнил, как Господь в книге Исхода остерегал Моисея кого-либо не подпускать к горе Синайской: «И проведи для народа черту со всех сторон, и скажи: берегитесь восходить на гору и прикасаться к подошве ее; всякий, кто прикоснется к горе, предан будет смерти; рука да не прикоснется к нему, а пусть побьют камнями или застрелят стрелою: скот ли то, или человек, да не останется в живых».

Лепидопту представлялось, что так могла выглядеть попытка предостеречь от воздействия радиации, изложенная в терминах, понятных примитивному народу, особенно требование издалека убивать тех, кто пытается подойти слишком близко. Поэтому он отдал приятелю-фотографу значок, затянутый в пленку, который ему выдали, когда его Четвертый батальон получил задание найти скалы Рефидим в южной части Синайской пустыни. Он хотел проверить, не остались ли на пленке следы излучения божественной радиации.

Когда фотограф вскрыл значок в темной комнате и проявил запечатанный в нем кусочек пленки, они получили не прозрачный обрезок незасвеченной ленты и не туманные полосы радиации, а белые линии на черном фоне негатива: звезду Давида в двух концентрических кругах со множеством слов на иврите, покрывавших все внутри, и четырьмя словами, выведенными за внешним кругом. Слова по углам оказались названиями четырех рек Эдема: Пишон, Гихон, Прат и Хиддекель, а в середине звезды можно было прочитать: «Жизнь твоя будет священна, как и всех, кто пойдет за тобой». Между кругами были вписаны такие имена, как Адам, Ева, Лилит, а из букв в ромбовидных сегментах складывалось слово, означавшее на иврите «неизменившийся» или «неотредактированный».

К своему собственному удивлению, Лепидопт не увидел в этом божественного вмешательства. Как выяснилось, он даже не сомневается, что этот рисунок был нанесен на пленку и вложен в значок еще до того, как он взял его в руки.

Возможно, фотограф проболтался о странной «фотографии» друзьям, а может, за всеми, кто числился в Четвертом батальоне, велось наблюдение, – так или иначе, но Лепидопт получил предписание явиться на армейскую базу Шалишкут под Тель-Авивом. Там в пустом, не считая его самого и полудюжины лаборантов в белых халатах, гараже он прошел серию странных тестов: его просили описать фотографии, запечатанные в картонных конвертах, опознать игральные карты по рубашке и нагреть кофе в чашке, помещенной в стеклянный ящик. Он и по сей день понятия не имел, верно ли угадывал карты и фотографии и нагрелся ли кофе хоть самую малость.

В течение еще нескольких месяцев его вызывали на разные обследования, но те были более рутинными: он не раз проходил полный медосмотр и проверку рефлексов; медики назначили ему строгую диету, запретив консервы, крепкие напитки и почти все сорта мяса.