Любовь и зло - Энн Райс Страница 15

Виталь был потрясен.

— Лодовико, замолчи! — воскликнул старик. — В том доме нет никакого демона. И не смей разговаривать с Виталем в подобном тоне! Этот человек вернул меня к жизни, когда все остальные доктора Падуи — а докторов там больше, чем во всей Италии, — подписали мне смертный приговор!

— Но, отец, в том доме все-таки живет злобный дух, — возразил Лодовико. — Все евреи знают о нем. Они называют его каким-то особенным словом.

— Диббук, — устало произнес Виталь.

В его голосе не слышалось страха человека, у которого в доме обитает призрак.

— И Виталь заразился от своего диббука, когда ты дал ему ключи от дома, — продолжал обвинять Лодовико. — Стоило этому диббуку поселиться там и начать бить окна по ночам, как врачебные таланты Виталя стали угасать прямо у нас на глазах.

— Угасать? — Виталь был ошеломлен. — Кто сказал, что мои таланты угасают? Лодовико, это же ложь! — Он был обижен и смущен.

— Но ведь твои пациенты из евреев к тебе больше не ходят! — выпалил Лодовико. Внезапно он сменил тон: — Виталь, друг мой, из любви к моему брату скажи правду.

Виталь попал в безвыходное положение. Но Никколо смотрел на него с доверием и любовью, а старик задумался, не спеша делать какие-либо выводы.

— Евреи сами рассказали нам об этом, — прибавил Лодовико. — Трижды они пытались изгнать диббука из того дома. Этот злой дух обитает у тебя в кабинете, в комнате, где ты хранишь свои снадобья. Диббук проник во все уголки твоего дома и, наверное, во все уголки твоего разума! Молодой человек сознательно распалял себя.

— Нет, не смей так говорить! — громко произнес Никколо. Он предпринял еще одну тщетную попытку подняться на локтях. — Диббук не виновен в моей болезни. Неужели ты думаешь, что можно подхватить лихорадку и умереть от нее, потому что в соседнем доме завелся какой-то призрак? Прекрати говорить глупости!

— Тише, сынок, тише, — произнес отец. Он взял Никколо за плечи и попытался снова уложить на подушки. — Не забывайте, дети мои, что речь идет о моем собственном доме. Значит, этот призрак, или же диббук, как называют его евреи, явно принадлежит мне. Мне самому надо пойти в дом и встретиться со злонамеренным духом, которого не в силах изгнать ни иудеи, ни христиане. Я должен увидеть этот призрак своими глазами.

— Отец, заклинаю тебя, не делай этого! — воскликнул Лодовико. — Виталь не рассказывал тебе, как буйствует дух. А все доктора-иудеи, приходившие к нам, говорили. Он швыряет вещи, ломает мебель. Топает ногами.

— Глупости, — возразил отец. — Я верю в болезнь и верю в исцеление. Но верить в призраки? Призраки, которые швыряются вещами? Это я сначала должен увидеть собственными глазами. Пока что мне довольно того, что Виталь здесь, рядом с Никколо.

— Да, отец, — согласился Никколо, — и мне этого довольно. Лодовико, ты же всегда любил Виталя, — обратился он к брату, — не меньше меня. Мы трое всегда были друзьями, еще с Монпелье. Отец, не слушай никаких обвинений.

— Я не слушаю, сынок, — ответил отец, но сейчас он с тревогой всматривался в сына, потому что чем больше Никколо протестовал, тем хуже ему становилось.

Лодовико упал на колени рядом с кроватью и рукой утер брату лоб.

— Никколо, я сделаю все, что в моих силах, лишь бы вылечить тебя, — сказал он, хотя из-за слез было трудно разобрать слова. — Я люблю Виталя. И всегда любил. Но другие врачи, они говорят, что он околдован.

— Прекрати, Лодовико, — оборвал его отец. — Ты волнуешь брата. Виталь, осмотри моего сына. Осмотри еще раз. Ты ведь ради этого пришел.

Виталь внимательно оглядывал комнату, точно так же и я. Я не смог установить присутствие яда по запаху, однако это ничего не значило. Мне известно несколько ядов, которые можно запросто подмешать в черную икру. И одно было ясно наверняка: у пациента еще осталось достаточно жизненных сил.

— Виталь, посиди со мной, — попросил Никколо. — Останься сегодня со мной. Мне в голову приходят самые мрачные мысли. Мне представилось, как я умер и меня похоронили.

— Не говори так, сынок, — произнес отец.

Лодовико был безутешен.

— Брат, жизнь без тебя лишится всякого смысла, — проговорил он тихо. — Не дай мне познать такой жизни. Мое первое воспоминание — о том, как ты стоишь у моей детской кроватки. Ради меня, ради отца ты должен жить.

— Я попрошу пока всех выйти из комнаты, — произнес Виталь. — Синьор, доверьтесь мне, как доверялись всегда. Я хочу осмотреть больного, а ты, Тоби, сядь туда, — он указал на дальний угол, — и поиграй негромко, чтобы успокоить нервы Никколо.

— Да, это правильно, — согласился старик. Он поднялся и жестом велел Лодовико следовать за ним.

Молодой человек не хотел подчиняться.

— Смотрите-ка, он едва притронулся к икре из последней посылки! — воскликнул Лодовико. Он указал на небольшой серебряный поднос на столике у кровати. На подносе стояла стеклянная тарелочка с малюсенькой изящной ложкой. Лодовико набрал в ложечку икры и поднес к губам Никколо.

— Не хочу. Я же говорю, от нее щиплет глаза.

— Ну, пожалуйста, это пойдет тебе на пользу, — сказал брат.

— Нет, хватит. Пока что я больше не могу, — ответил Никколо. Затем, словно желая успокоить младшего брата, он проглотил икру с ложечки, и сейчас же глаза у него покраснели и заслезились.

Виталь снова попросил всех выйти из комнаты. Мне он жестом велел сесть в углу, где стояло гигантское черное кресло, покрытое фантастической резьбой, которое как будто только поджидало момента, чтобы меня поглотить.

— Я хочу остаться, — сказал Лодовико. — Ты должен позволить мне остаться, Виталь. Если тебя обвиняют…

— Глупости! — отрезал отец и, взяв сына за руку, вывел из комнаты.

Я поудобнее устроился в гигантском кресле, настоящем чудовище с растопыренными черными лапами и с красными подушками на сиденье и спинке. Сняв перчатки, я сунул их за пояс и принялся как можно тише настраивать лютню. Инструмент был просто великолепен. Однако другие мысли смущали меня.

Больного никто не травил до появления диббука. Получается, что яд здесь, в этом доме, и я был уверен, что отравитель — брат Никколо, воспользовавшийся появлением призрака. Вряд ли отравитель настолько хитроумен, чтобы вызвать духа.

Однако он достаточно умен, чтобы приступить к исполнению злобного замысла, прикрываясь призраком.

Я заиграл одну из старинных мелодий, медленный танец, основанный на нескольких аккордах с вариациями, и играл я как можно нежнее.

Меня поразила одна неизбежная мысль: я действительно играю на чудесной лютне из того самого времени, когда этот инструмент получил повсеместное распространение. Я нахожусь в той самой эпохе, когда лютня достигла пика своей популярности, когда для нее была написана самая лучшая музыка. Однако у меня не оставалось времени и дальше размышлять на эту тему, не говоря уже о том, чтобы пойти и своими глазами увидеть возведение базилики Святого Петра.