Цена вопроса (сборник)  - Альбина Нури Страница 14

Когда рядом не было никого, перед кем требовалось играть, она не утруждалась изображать убитую горем вдову. Карина в число зрителей не входила, так что в её присутствии мачеха напевала, пила любимый коньячок, смотрела сериалы и шоу, слушала музыку, болтала по телефону. Жгла мерзкие ароматизированные свечи, и в результате вся квартира пропиталась удушливым горько-сладким ароматом. Карина ни разу за эти дни не увидела следов слёз на её лице. Ни аппетита, ни сна Азалия тоже не потеряла.

Разумеется, на поминках поведение коренным образом менялось. На свет Божий извлекались приличествующие случаю атрибуты: кружевной чёрный платок, помада блёклого персикового оттенка, строгое тёмно-серое трикотажное платье, туфли на низком каблуке. На лицо навешивалась печальная мина, волосы укладывались в старомодный пучок.

Преображение было поистине удивительным. Откуда-то возникали горькие складки возле губ, глаза казались чуть припухшими от бессонных ночей, руки начинали слегка подрагивать. Но самым поразительным было умение плакать: бурные потоки слёз начинали извергаться из глаз всякий раз, когда ей было нужно.

В Каринином институте был театральный факультет, и она время от времени присутствовала на постановках, репетициях и мастер-классах. Однажды наблюдала, как режиссёр пытался заставить начинающих актёров плакать.

Юноши и девушки, которые готовились в ближайшем будущем штурмовать экраны и театральные подмостки, старались изо всех сил. Сосредотачивались и собирались с мыслями. Вспоминали самые страшные, унизительные и грустные моменты своей жизни. Пробовали воскресить в памяти «слезоточивые» эпизоды фильмов и книг. Режиссёр пугал их, орал и оскорблял – ничего не помогало. Чем всё закончилось, смог ли хоть кто-то зарыдать, Карина так и не узнала, ушла. Но то, что заставить себя плакать усилием воли часто не под силу даже профессиональным (ну, пусть полупрофессиональным) актёрам, убедилась.

Азалия же делала это легко и играючи. Раз – и она горько рыдает, а все окружающие бросаются её утешать. Два – и слёзы высыхают, вдова «умудряется взять себя в руки», чем вызывает ещё большую приязнь и уважение окружающих. «Как страдает, бедняжка! Но при этом как держится!»

Карину поражал этот неприкрытый, откровенный цинизм, ей было обидно за отца, который, окажись на месте Азалии, вне всякого сомнения, вёл бы себя совсем иначе. Она знала, что с ним творилось после смерти мамы. Помнила, как он многие годы дважды в неделю ходил на её могилу.

То, что вытворяла Азалия, было злым фарсом, гримасничаньем, оскорблением его памяти. Карина точно знала это, но кто бы ей поверил? И она молчала, старалась не связываться, по привычке глубже прячась в свой панцирь.

Больше в то утро между ними не было сказано ни слова. Девушка поспешно ретировалась из кухни, оделась и ушла на работу раньше обычного. Ей нужно было зайти в магазин, купить продукты и разные мелочи: именинники на кафедре традиционно «проставлялись». Полагалось прибыть наряженной, напомаженной, накрыть шведский стол, получить в подарок букет и какую-нибудь безделушку, выслушать пожелания и растроганно поблагодарить коллег.

Телефон призывно загудел, завибрировал. Кто бы это мог быть? Звонок с работы исключался. Поздравлений Карина ни от кого не ждала: тётя Нелли уже отметилась, Ира звонила час назад, Диана тоже. Старшая подруга всегда поздравляла её лично, но на этот раз не смогла: была в командировке. Работала в пресс-службе крупного кондитерского холдинга, и позавчера уехала в региональное отделение, писать о тамошней сдобно-сладкой жизни. Впрочем, подозревала Карина, она в любом случае не стала бы звонить к ним в дверь: вряд ли ей захочется натыкаться на Азалию. Это была отдельная история.

Карина дотянулась до телефона, и сердце, вопреки всему, почему-то ёкнуло. Некоторое время она тупо пялилась на экран, потом всё же ответила:

– Алло.

– Привет, Манюня! – произнёс знакомый голос. – Поздравляю, дорогая. Всего тебе и побольше.

– Спасибо, Жан, – сдержанно отозвалась она. – Но не стоило утруждаться. И не зови меня так.

– Прости, по привычке. Чего невесёлая? Занята?

– За рулём.

– Ясно. Как ты? Как отец?

Разумеется, Жан ничего не знал: они не общались примерно десять месяцев. Причём расстались далеко не друзьями. Потому и удивительно, что он звонит и ведёт себя, как обычно. Врождённое нахальство. Карина бы так не смогла.

– Папа… умер.

– Как? Прости, он что болел или…

– Сердце.

Она не могла ни с кем обсуждать папину смерть. Говорила, только если промолчать было невозможно. И никогда не плакала на людях.

– Мне, правда, жаль. Почему не позвонила? Мы не чужие люди…

– Давно уже чужие.

– Зря ты так. Может, помощь нужна?

То, с какой проникновенной задушевностью он умел иногда говорить, раньше производило на Карину сильнейшее впечатление. Позволяло считать, что Жан просто носит на людях маску – это у него профессиональное. А на самом деле тонкий, глубокий и ранимый человек с большим сердцем и широкой душой. Только ей, Карине, и открывается по-настоящему. Лишь спустя долгое время она поняла, что это всего-навсего часть роли, чётко продуманная тактика для извлечения выгоды. И опробует её Жан абсолютно на всех, кто ему нужен и может быть полезен.

Она ничего не ответила, и он продолжил:

– Я подумал, может, мы могли бы…

– Нет, не могли бы. И вообще, зачем ты звонишь? Неужели не с кем провести вечер? Все твои девки заняты?

– Просто хотел поздравить… Не думал, что…

– Спасибо. Извини, не могу больше говорить.

Она бросила трубку, злясь на себя за свою несдержанность. Теперь он подумает, что по-прежнему небезразличен ей!.. С другой стороны, пусть думает, что хочет.

Через пятнадцать минут девушка входила в просторный вестибюль. Здесь её догнала Ира, и, оживлённо щебеча, помогла дотащить пакеты до третьего этажа. Карина слушала вполуха: выбросить из головы Жана пока не получалось.