Близнецы. Черный понедельник. Роковой вторник - Никки Френч Страница 14

Во второй половине пятницы Фрида снова пришла в клинику: ей нужно было взять кое-какие книги из скромной библиотеки, чтобы подготовиться к докладу, запланированному через несколько недель. Большинство сотрудников уже разошлись по домам, но Паз еще работала и, увидев Фриду, знаком пригласила ее подойти.

Паз работала в «Складе» всего лишь полгода. Она выросла в Лондоне, и это было слышно по ее произношению, но мать ее была родом из Андалусии, и Паз унаследовала от нее темные волосы и темные глаза. Она была яркой женщиной и, несомненно, придавала клинике определенную мелодраматичность, даже в спокойные дни. Сейчас же она просто олицетворяла нетерпение.

– Никак не могла дозвониться до вас, – начала она. – Вы поговорили с Рубеном?

– Поговорила, и вам это известно. А что? Что он натворил?

– Ну, во-первых, сегодня утром он просто не пришел на запланированные сеансы. И я никак не могу с ним связаться.

– Это плохо.

– Есть еще кое-что. Его пациент, – Паз заглянула в документ, лежащий на столе, – очень угнетен, у него бывают приступы паники, и терапевт направил его к Рубену. Прошло все плохо. Очень плохо. Он намерен подать официальную жалобу.

– На что?

– Он говорит, что Рубен совершенно его не слушал.

– А что на это говорит сам Рубен?

– Да он, черт возьми, как воды в рот набрал! Наверное, думает, что все обойдется. Может, он и прав. Но он провалял дурака с этим пациентом, и тот рассердился. Очень рассердился.

– Думаю, все как-то решится само собой.

– В том-то и дело, Фрида. Извините, что сваливаю с больной головы на здоровую. Но я вроде смогла его убедить – в смысле, Алана Деккера – ничего не предпринимать, пока он не поговорит с вами. Я подумала, что, возможно, вы согласитесь принять его.

– Как пациента?

– Ну да.

– Господи, – вздохнула Фрида. – Почему Рубен не в состоянии сам разгрести то, что натворил? – Паз молчала, только умоляюще посмотрела на нее. – Вы уже обсуждали это с Рубеном? Не могу же я просто забрать у него пациента.

– Типа того.

– Что вы имеете в виду?

– Он не очень-то разговорчив. Но я так поняла, он и сам хочет, чтобы вы взяли этого пациента на себя. Если вы, конечно, не против.

– Ладно. Думаю, я смогу провести диагностический сеанс.

– Завтра?

– Нет, завтра суббота. Я могу принять его в понедельник. В половине третьего, у меня дома.

– Спасибо, Фрида.

– А вы пока просмотрите расписание Рубена и подумайте над тем, чтобы и других его пациентов кому-нибудь передать.

– То есть все настолько плохо?

– Возможно, Алан Деккер просто первым это заметил.

– Рубену это не понравится.

Каждую пятницу Фрида пешком ходила в Ислингтон, чтобы навестить племянницу Хлою. Это вовсе не был визит вежливости: Хлое недавно исполнилось шестнадцать, в июне ей предстояло сдавать экзамены, и Фрида давала ей дополнительные уроки по химии – предмету, который Хлоя (она не исключала, что и сама станет врачом) воспринимала со смесью ярости и ненависти, словно это живой человек, поставивший перед собой цель довести ее до ручки. Мысль о дополнительных занятиях пришла в голову ее матери, Оливии, но Фрида поддержала ее только после того, как Хлоя, пусть и с неохотой, но согласилась терпеть один урок в неделю, по пятницам, с половины пятого до половины шестого. Однако девушка далеко не всегда придерживалась расписания. Однажды она вообще не явилась на урок (но подобное больше не повторялось – после реакции Фриды); частенько она позволяла себе опаздывать: вползала в дом, швыряла папки на кухонный стол прямо среди немытых тарелок и пачек невскрытых счетов и свирепо таращилась на тетю, однако та игнорировала перепады настроения племянницы.

Темой сегодняшнего занятия было связывание ковалентной связью. Ковалентную связь Хлоя ненавидела. Ионную связь – тоже. Она ненавидела периодическую систему. Она ненавидела уравнения равновесия. А к пересчету массы в молях и обратно вообще испытывала омерзение. Она сидела напротив Фриды: темно-русые волосы закрывают лицо, рукава слишком большой толстовки натянуты на кисти рук, так что оттуда торчат только кончики ногтей, выкрашенные в черный цвет. Фрида задумалась, не скрывает ли племянница что-то. Почти год назад Оливия в истерике позвонила Фриде и сообщила, что Хлоя режет себе вены. Иногда она использует лезвие из точилки для карандашей, иногда – иголки из циркуля. Оливия узнала об этом лишь потому, что случайно открыла дверь ванной и увидела шрамы на руках и ногах дочери. Хлоя заявила, что это все не страшно, что она просто балуется, что все так делают и что вреда от этого никакого. Да и в любом случае, это Оливия виновата, потому что не понимает, каково это – быть ею, единственным ребенком, к которому мать относится как к младенцу и чей отец сбежал с женщиной, чуть старше его дочери. Какая мерзость! Если быть взрослой означает быть такой, то она взрослеть не желает. После чего она заперлась в ванной и отказалась выходить – тут-то Оливия и позвонила Фриде. Фрида приехала и села на ступеньках у входа в ванную. Она объявила Хлое, что, если та хочет поговорить, она готова слушать, но ждать будет не дольше часа. За десять минут до окончания объявленного срока Хлоя вышла из ванной: лицо у нее опухло от слез, на руках появились новые порезы, которые она тут же с вызовом продемонстрировала Фриде: «Вот, посмотри, что она заставила меня сделать…» Они поговорили – или, точнее, Хлоя вывалила на нее кучу плохо сформулированных фраз о том, какое облегчение она испытывает, проводя лезвием по коже и глядя, как порез наполняется кровью; как ее бесят ее жалкий отец и – Господи! – мамочка-паникерша; какое отвращение она испытывает к собственному взрослеющему, изменяющемуся телу. «Ну почему я должна проходить через все это?» – рыдала она.

Фрида не думала, что Хлоя снова начала себя резать, но ведь она и не спрашивала. Теперь она отвела взгляд от низко опущенных рукавов, от недовольного лица и сосредоточилась на химии.