Темная любовь - Нэнси Коллинз Страница 13

Нравилось, когда они — юные. Юные принцы. Нравилось, когдаони юные… но это только если могло вообще что-то нравиться. Сейчас — вот прямосейчас — она закончила с мужиками постарше. С умными мужиками. С теми, которыезнают, что говорят. Которые улыбаются этими самыми улыбочками, стоит ейзаговорить о страсти, стоит сказать, что ведь есть же разница между голодом илюбовью. А юные — они не улыбаются, а ежели и улыбаются — то по-другому.Трогательно-удивленно. Они не видят. Они сомневаются. Они не понимают. Онизнают, что ни черта не знают. Они знают — есть еще чему поучиться.

"Учиться чему?" Это — голос Эдварда. Норовитвырваться из клетки, в которую заключен памятью, низкий голос, глубокий. —"Да чему тут можно научиться?" Тянется за бутылкой, за стаканом.Наливает — только себе. "И кто учить-то будет — ты, что ль?"Усмехается. Так бы насекомое усмехнулось. Глаза — пустые, кукольные у негоглаза, куклам такие из металла делают, металл — это оружие, от ножа рожденное.Вот — смотри. Простыни на постели — нежнейших оттенков пастели, скомканные какпопало в ногах кровати, шикарной, под балдахином, не кровать — испанскийгалеон, от первой жены осталась, и простыни тоже, на заказ сделанные. Все —подарок на свадьбу от тещи. Адель — так ее звали. Он любил выговаривать этоимя, любил воображать — а может, не воображать вовсе, а вспоминать? — кактрахался с нею, как переползал от матушки к дочке. Ночью, ночами, семярастекалось меж четырех раздвинутых ног, и Алис, тихоня, в подметки в койке негодилась, Эдвард говорил, роскошной Адели, Адели — бывшей прима-балерине,Адели, которая весь мир объездила, в Париже жила, в Гонконге, биографиюБаланчина написала, Адели, что с двадцати одного года ничего, кроме черногоцвета, не надевала. "Не пойму тебя, — это Эдвард говорит, голова откинута,колени — в раскорячку, член — короткий и толстый, болтается вроде и ни при чем,как недоеденная сарделька, — чему ты сможешь научить меня? Не находишь,деточка, что это малость абсурдно?"

"Нам всем есть чему поучиться". — И она смеется, ивыходит из комнаты, и возвращается с книжкой "Я и Баланчин": наобложке спереди — Баланчин (в цвете), сзади — Адель (черно-белая). "Ты вотэто бы почитал, — и она сует книжку ему в руки. — Понял бы, как многого незнаешь". А он дышит перегаром, поудобнее устраивается на кровати, стаканна груди, и грудь широченная, грудь волосатая, звериная, нравится ему вот таклежать нагишом под открытыми окнами, и он лежит себе, ее созерцая, и вдруг —"Холодно тебе?" Это он говорит, видит, как она мерзнет, как все мышцысводит. "Озноб у тебя?"

Что она скажет? Можно — да, можно — нет, можно и вовсе —"а не пошел бы ты…", да есть миллион разных ответов, но в итоге онане ответит вообще ничего, ни черта она не скажет, уйдет. Оставит его валятьсяпод балдахином, найдет собственное место, пространство, будет жить наверху, надсвоей студией. Танцевальная студия. Она там сто лет была, а теперь вернулась —может, через пару месяцев будут деньги, хватит, может, на то, чтоб включитьотопление, чтоб горел свет, чтоб продолжать жить. Продолжай, не останавливайся— это девиз у нее теперь такой, ее мера мира, двигайся, ты только двигайся. Ане стара ли ты для балета? Слишком долгий перерыв, слишком многое забыто, ужене восстановишь. Не потеряла ли ты грацию измученного тела, тела, которое лишьинструмент воли к движению? Ну, уж нет. Есть руки, есть ноги, есть спина (можеттянуться, может и изогнуться) — можешь двигаться, будешь и танцевать.