Не оглядываясь - Мария Галина Страница 13

Она, кажется, успокоилась.

– А вы ныряльщик, да?

На ее веках, когда она прикрывала глаза, распахивала лиловые крылья голографическая бабочка. Я никогда особо не любил бабочек, поэтому старался на нее не смотреть.

– Да. Бывший.

– Надолго к нам?

– Еще не знаю. Как получится.

Собака у нее на руках часто-часто задышала, вывалив язычок. Только поэтому, да еще по чуть заметной вибрации, волной пробежавшей вдоль позвоночника, я понял, что мы летим. Никакой перегрузки, ничего… С тех пор, как я был здесь последний раз, технологии здорово продвинулись.

Свет замерцал и стал черным. Глупое словосочетание – черный цвет, но я всегда именно так его и ощущал. Внутри этой черноты парили ряды светящихся коконов – каждый пассажир распространял вокруг себя слабые поля. Впереди раскрылся гигантский лиловый цветок с черной сердцевиной, и в нее, в эту сердцевину, нацелился нос корабля.

Они протянули червоточину даже здесь, на внутренней трассе, между Землей и Луной… Просто так, для туристов!

Я взглянул на соседку; светящийся птичий скелетик, окруженный топорщащимся пухом собственных биологических полей, собака у нее на руках – скелетик поменьше, в том месте, где силовые поля двух организмов соприкасались, пух, казалось, примялся. Корабль вынырнул уже на околоземной орбите; я моргнул, приводя зрение, а с ним и окружающий мир в норму. Соседка деловито разглядывала себя в корректирующем зеркальце, легко прикасаясь к отражению то там, то тут. Потом вновь обернулась ко мне.

– Что вы делаете сегодня вечером?

В этот миг раздалось дружное «ах!», стенки стали прозрачными, в панорамных квазиокнах я увидел Землю, вернее, Северное ее полушарие, бугрившееся морщинистой водной поверхностью, города светились, как груды рассыпанных углей… Странное сравнение, я никогда не видел рассыпанных углей. Должно быть, читал когда-то.

Аргус пошевелился рядом с моей ногой.

– Да? – переспросил я, я помнил, что она спросила меня о чем-то, но не помнил о чем.

– Что вы делаете сегодня вечером? – повторила она с еле заметным оттенком раздражения в голосе.

Она, видимо, была в свободном полете – из тех, кто все время гонится за новыми ощущениями… Вряд ли ее интересовали мои скромные сбережения. Скорее окружающий ныряльщиков романтический ореол.

– Меня ждет невеста, – сказал я.

* * *

Вокзальный терминал был огромен; в первый момент я растерялся. Аргус по-прежнему жался к моей ноге. Ему было неуютно. Я подумал, может, на самом деле это мне неуютно, а он чувствует…

Вокруг деловито сновали люди, сотни людей… Я забыл, что их может быть так много. Крикливые. Ярко одетые. И все – без биозащиты.

В центре зала возвышался памятник. Человек в летном комбинезоне положил руку на холку массивного зверя с тяжелой головой.

На постаменте выгравирована надпись.

Я догадывался, что там написано: что-нибудь очень пафосное, отчего у меня уже сейчас начали гореть уши. Я отошел в тень, чтобы оказаться как можно дальше от глупого памятника.

И тут же отозвалась моя «болтушка».

– Да?

Это она, подумал я, больше звонить некому.

– Это ты? – голос был тоненький и зудел в ухе, точно комариный. – Я у колонны.

– У какой колонны?

– У «Сайко»…

Миг спустя я сообразил, что «Сайко» – это какой-то новомодный энергетический коктейль, а колонна на самом деле имитировала огромную, причудливой формы бутылку. Еще через миг я увидел ее.

Я ее узнал, и это было уже хорошо; известно, что невесты по переписке часто подправляют свои видео, желая выглядеть получше. Но она была именно такая, какой я ее себе представлял, хрупкая, светловолосая, с тонкой талией и пышной – уж не знаю, насколько природной, – грудью.

Я понял, что не знаю, что сказать.

Когда стоишь на вахте, предоставив автоматам невидимыми щупальцами обшаривать пространство в поисках новой червоточины, время тянется и тянется. И почему-то находится много слов: о городе моего детства; о базовой школе; о летном училище; о том, как я прошел аргус-тест; как радовался – профессия ныряльщика считалась самой почетной, самой романтичной… Я в детстве мечтал о собаке, а аргус – это же гораздо лучше собаки. Потому что, в отличие от собаки, это на всю жизнь.

И еще я слышал, что человек с аргусом больше не одинок.

Они врали.

Она тоже рассказывала о детстве, о том, как не ладила с отцом, о том, как это сначала было интересно – заниматься дизайном тканей, как ей одиноко, и о том, что она хочет серьезных отношений, а нет подходящего человека…

Сейчас я сообразил, что ничего особенного она, в общем-то, не говорила.

Да и я тоже.

Она узнала меня и сделала неуверенный шаг навстречу. Потом увидела аргуса.

– Это что? – вот ее первые слова.

– Мой аргус.

– Я думала… ты мне про него не говорил.

– Как же не говорил? Много раз.

– Да, но я не думала, что с ним… на Землю…

– Я же ныряльщик.

– Ну и что?

Я подумал, вот, мы и нашли тему для разговора, но совсем не ту, что мне хотелось.

– Ныряльщики не оставляют своих аргусов. Никогда.

– Но почему?

Она даже не удосужилась хотя бы что-то узнать про человека, с которым собирается жить.

– Давай обсудим это потом. Ладно?

Я взял ее под руку. Она напряглась, но не отодвинулась. Теперь, когда она повернулась ко мне в профиль, я заметил, что у нее срезанный, уходящий назад подбородок. На видео она никогда не поворачивалась ко мне в профиль.

Аргус тоже напрягся и плотнее прижался к моему колену.

– Куда мы пойдем? – спросила она излишне оживленно.

– А куда вы… ты хочешь? Я тут чужой.

Она вновь напряглась. Я понял, что позабыл этот язык тела, когда надо учитывать не только то, что говорится, но и то, что подразумевается. Это легко исправить, подумал я, я научусь…

На нас оглядывались. Не из-за нее. Из-за аргуса.

– Прости, – поправился я, – я еще не освоился. Я снял бунгало на двоих. На южном побережье. И если ты… в общем, я буду рад…

– Только ты и я? – она заглянула мне в глаза.

– Да.

– А аргус?

– Аргус прилагается.

Она помолчала. Я шел, стараясь подладиться под ее шаг, и думал, что все не совсем так, как я себе представлял.

– Я взяла отпуск, – сказала она наконец.

– Очень хорошо.