Сибирская жуть-7 - Андрей Буровский Страница 13

— Машенька, ты хотя бы понимаешь, с чем имеешь дело?

Маша пожимает плечами:

— Кто его знает…

— А когда построили дом? Кто в нем жил?

— Вроде какой-то купец… Он построил дом перед самой войной… в смысле, перед Первой мировой. А потом в доме много кто жил…

— А судьба купца? Кто у него был из домочадцев и жил в этом доме?

— Вроде племянник, и рассказывали, будто он ушел то ли к красным, то ли к кому-то еще, а потом пропал.

— Машенька, а тебе не приходила в голову такая вещь — что сначала он пропал, а потом уже появился слух, что он убежал к красным или там к другим бандитам?

— Ну откуда же я знаю!

— Маша, а во время Гражданской войны фронт проходил через Балахтон? Что тут вообще делалось в это время?

— Как будто сильных сражений, когда идет целая армия, не случилось, про них не помнят, но события были, потому что в самой деревне появились и белые, и красные. Мне рассказывали, кто из предков нынешних деревенских кого убил, кто был на чьей стороне. Но вот кто у кого убил, они помнят очень хорошо, а кто был в Красной армии, не так точно помнят.

— Тем более, это и не так важно… Получается, вполне мог появиться труп в подполе, верно?

— Мог…

Еще полчаса такого же содержательного разговора, и становится очевидно — в истории дома могло быть множество эпизодов, после которых в нем становится неуютно жить, и даже ясным утром одному оставаться в нем не хочется (особенно когда ставни прикрыты).

Способы лечения? Сначала надо оздороветь самому и научиться доверять собственным ощущениям. Потому что если взрослому здоровому человеку что-то не нравится в собственном доме — значит, что-то здесь не так… Не с человеком не так (если он взрослый и здоровый, то должно всегда и везде быть «так», а уж тем более дома), а с домом, и вообще с любым пространством, любым местом, из которого почему-то вдруг захотелось сбежать.

Беда в том, что современного человека так долго мурыжили чепухой про материалистическое понимание мира, так приучили считать любые идеи плохого места, сглаза или представления о загробной жизни предрассудками деревенщины, что большинство людей в это поверили. Тем более привык современный человек считать полнейшей чепухой любые неясные ощущения, томление духа и нежелание где-то находиться. Все это чупуха, бабство, дурь и вообще эмоции. А эмоции в этой системе ценностей полагается глубоко презирать, как что-то глубоко неполноценное.

В результате современный человек не доверяет себе, своим ощущениям; и если в каком-то месте у него что-то не так, ему легче предположить, что это с ним самим что-то не в порядке: заболел, крыша поплыла, сглупил, устал, и вообще непонятно почему разыгрались нервы. И, конечно же, пока человек ведет себя таким образом, он лечит не место, не дом.

Он не зовет священника; он не пытается выяснить, кто это из прежних хозяев остался в этом доме навсегда. Тем более, он ничего не ищет. Я понимаю — самому начинать раскопки в погребе, куда и днем по молчаливому согласию члены семьи не заходят, непросто. Ну так пригласить несколько человек! Сесть в комнате дружеской компанией и, передавая друг другу лопату, выяснить, наконец, некоторые вопросы.

Но чтобы начать лечить место, сначала надо излечиться самому.

Черная кошка

Уезжала соседка, проверить замужнюю дочь. Просила две недели, пока ее не будет, поухаживать за скотиной соседку. Что в этой истории необычного? Пока ничего. Странность даже не в том, что с первых же посещений соседки к ней пристала черная кошка; особенно кошка ждала конца доения, пока ей не нальют молока. Странности начались, когда соседка сказала мужу:

— Слушай… Я к Патрикеевне одна больше не пойду. Помоги мне, проводи, тогда пойду.

— Да почему, почему?!

— Из-за кошки…

— Ты что, «Сибирской жути» начиталась?!

— А ты сам посмотри… Кошка, кошка, а глаза-то у нее Дарьи Патрикеевны. Всякий раз, как приду в ее дом, везде за мной ходит, все, что делаю, смотрит, за всем наблюдает. А иду доить, сядет на заборе и сидит, смотрит. И глаза Дарьины… Кошмар просто!

Муж посмеяться посмеялся, но с женой раза два сходил, и выражение лица у него стало очень и очень задумчивым. Потому что черная кошка и впрямь появлялась сразу, как в ограду кто-то входил, шла за ними и наблюдала за каждым движением. И провожала так же. Первый раз, когда там побывал муж, кошка еще кинулась сразу к мисочке с парным молоком, но и тогда у мужика сложилось впечатление, что это она притворяется, играет спектакль для пришедших. А уже назавтра зверюга даже не притронулась к миске с только что налитым молоком, а провожала, не отступая ни на шаг, соседку и мужа. В глазах у нее застыло какое-то отчаянное, нехорошее выражение, и сосед не решился ни на какие эксперименты с этой кошкой, типа попыток дать ей колбаски или, напротив, пнуть и посмотреть, что из этого получится. Но жену исправно провожал все время, пока она доила корову, и во время доения стоял рядом.

Через две недели приехала соседка. Как приезжала, как-то никто не видел, она появилась у себя в ограде, и все. И тут же странные претензии:

— Что же ты, соседка, вымя у Зореньки плохо обмыла…

— Когда это я плохо мыла?

— Последний раз позавчера, а до того пятого и восьмого…

(По словам соседки, и правда она раза два обмывала вымя небрежно, торопилась.)

— И в дом я тебя не звала, — продолжала добрая соседушка, — нечего было в моих иголках копаться. И мужу твоему нечего у меня в коровнике делать…

Ну ладно, «вычислить» плохо вымытое вымя, может быть, и можно было. Я ведь не знаю, насколько опрятная эта соседка, доившая корову, и какой репутацией пользуется. Приход мужа тоже можно «вычислить», можно послушать других соседок — наверняка ведь видели, что соседи вместе ходили к дойке. Но как насчет «копания в иголках»? И точной даты, когда вымя помыли небрежно?

Никаких окончательных утверждений делать не буду. Что полдеревни открыто называют ведьмой женщину, просившую поухаживать за скотиной, — будем считать, это они от невежества. Ну что поделать, если серый деревенский люд не знает, что ведьм не бывает. Что все осведомленные люди уверяют: никуда не уезжала соседка, просто для каких-то своих ведьминых дел превратилась в черную кошку на две недели, пожила в этом облике — спишем на примитивность и невежество.

Клад в церкви

Трудно найти деревню в Сибири, где не ходили бы истории про клад. Интересные или нелепые, романтические или отвратительные, но они есть практически всегда. Вот только подтверждаются эти истории далеко не всегда, и Балахтон — одно из немногих мест, где про клад не только рассказывают, где клад действительно нашли. Тем более, что этот, балахтонский клад оказался и впрямь связан с церковью…

Три поколения балахтонцев рассказывали, что в 1930-е, когда большинство жителей России давно и сознательно перестало верить сказкам о боге, церковь в Балахтоне закрыли, а священника вскоре расстреляли. Эта часть истории во всех версиях одинакова, а потом возникают некоторые различия…