Страсть Клеопатры - Энн Райс Страница 12

Александрия

Ей нравился этот Тедди, этот доктор Теодор Дрейклифф.

Нравилось, как он занимается с ней любовью – жадно и страстно.

Нравилось, что относится к ней как к царице.

Нравилось, как его бледная кожа розовела от ее шлепков.

Она сделала его настолько богатым, что такого он не мог бы себе вообразить даже в самых своих диких фантазиях, но он по-прежнему оставался верным ей, по-прежнему демонстрировал свою преданность.

Но все же просить его привезти ее в Александрию было ошибкой.

Теперь он уже мало что мог сделать, чтобы что-то исправить. Они стояли рядом на волноломе и молча смотрели на Средиземное море. Медитировать, глядя на море, переполненное уродливыми стальными кораблями, все равно было для нее легче, чем обследовать город, столь разительно изменившийся к худшему по сравнению с тем, каким она его помнила. Каким она хотела его помнить.

Вид Каира, наводненного бешеным рычанием автомобилей, все-таки не так терзал ее душу.

Когда она была царицей Египта, она изучила Нил на всем его протяжении. Но даже тогда его верховья были как бы окутаны ореолом древности; местные жители там говорили на языке, непонятном для большинства ее советников. Она посчитала для себя необходимым освоить этот язык, однако эти края не стали для нее ближе и роднее. Ее родиной была Александрия, и поэтому для нее было невыносимым видеть родной город лишенным своего маяка и знаменитой библиотеки, покрытым сеткой темных унылых переулков там, где раньше красовались прекрасные улицы с зелеными островками виноградников.

Она поймала себя на том, что вцепилась в руку Тедди, словно в единственную опору на крутой лестнице без перил.

– Дорогая, – наконец прошептал он. – Я чувствую, что тебе больно. Чем я могу помочь? Скажи только, и я все сделаю.

Она взяла его лицо в свои ладони и нежно поцеловала. Он с этим ничего поделать не мог. Сейчас, по крайней мере. Но все, что он делал для нее до сих пор, было ее настоящим триумфом, и поэтому она старалась, чтобы он чувствовал твердую уверенность в своих возможностях.

В Каире он нашел собирателей древностей, привез их к раскопанной гробнице с сокровищами и организовал быструю распродажу всего, что в ней находилось.

Он вернулся к ней раньше покупателей, чтобы помочь ей укрыться в близлежащих холмах до их приезда. Он настаивал на этом, потому что если коллекционеры сокровищ заметят ее сходство с изображавшими ее статуями, это, по его словам, выдаст ее перед всем миром.

Но это его требование породило в ней подозрения. Мрачные подозрения.

Уж не заключил ли он с этими людьми какую-то тайную сделку? Не придется ли ей срочно свернуть ему шею одним движением своей сильной руки? Поэтому она спряталась не в холмах, как предлагал он, а укрылась поблизости, за одной из машин, чтобы послушать их быструю английскую речь. А дальше все происходило так, как и предположил Тедди. С возгласами удивления, рукопожатиями и многочисленными предупреждениями от этих частных коллекционеров, что в научном сообществе поднимется большой скандал, если только в прессу просочится информация об обнаружении этого захоронения и распродаже всего найденного. Но что они могут поделать? Всем ведь нужно как-то зарабатывать себе на жизнь, много раз повторяли эти люди.

«Какое смешное выражение, – подумала она. – Зарабатывать себе на жизнь».

В этой фразе не было места ни богам, ни царицам. Как будто подразумевалось, что каждое человеческое существо, каждая личность, вообще каждый из людей сам организовывает свою жизнь, а не проживает предложенную ему свыше. Чем ближе она узнавала современную эпоху, тем больше находила ее временем неумелых правителей, которые плохо заботятся о своих подданных, либо временем, когда правителей слишком много, чтобы их управление людьми было эффективным.

Те люди ушли. Тедди сиял от счастья. Он сообщил ей, что обо всем остальном позаботится уже в Каире. Главное – сделки заключены, деньги переведены. Покупатели оставили здесь охрану, наняв для этих целей египтян.

Деньги переведены на их общий счет, добавил он, радостно сверкая глазами.

Выходит, он не предал ее. И ничего не украл. И поэтому ей не придется снова обагривать руки кровью в этой своей второй, уже бессмертной жизни.

– Что дальше, любовь моя? – спросил он. – Что еще я могу сделать для тебя, моя прекрасная богиня Клеопатра?

Когда он назвал ее так, что-то кольнуло ей сердце. Прежде так звал ее другой мужчина, который проявлял к ней ту же преданность, что и Тедди, но при этом был намного обаятельнее.

«Ты не должна вспоминать о нем, – говорила она себе. – Ты не должна думать о юном, невинном, благородном Алексе Саварелле. А также о его отце Эллиоте, графе Резерфорде. Или об этом бледном, вечно ноющем котенке, Джулии Стратфорд. Если уж тебе суждено было вырваться из лап смерти, то заставь себя освободиться и от Рамзеса с этой его жалкой компанией из двадцатого века».

Вероятно, именно это смятение чувств и подтолкнуло ее к тому, чтобы ответить слишком поспешно, о чем она теперь сожалела:

– Прошу тебя, Тедди. Я хочу увидеть Александрию.

И вот она стоит среди серых и пыльных развалин собственной империи, которые ни на йоту не похожи на славный город, которым она когда-то правила.

Но было и еще что-то, отзывающееся сейчас болью в ее сердце; она не делилась этим чувством со своим новым компаньоном, но оно, похоже, по приезде сюда только усилилось.

Возвращавшиеся к ней воспоминания были разрозненными и бессвязными.

Некоторые были очень яркими, но другие, словно подернутые дымкой, с каждым днем становились все более размытыми. И кто знает, чего еще она не могла вспомнить и теперь уже не вспомнит никогда? Она чувствовала себя одураченной.

Вид моря, ставшего синевато-серым в лучах заходящего солнца, навеял воспоминания о веслах ее роскошной галеры, некогда мерно опускавшихся в эти самые воды. С того ее давнего путешествия в Рим, к Цезарю, прошла целая вечность, прежде чем Александрия скрылась за горизонтом, а свет маяка был последней увиденной ею частичкой ее родины, но и он вскоре растаял на горизонте темных морских вод и ночного неба.

Она помнила связанные с этим странствием страхи и мучившую ее неопределенность в мыслях о том, как она будет принята Цезарем и Римом в целом. Ей запомнилась унылая серость уродливого города, его узкие грязные улицы – он казался ей просто сточной канавой по сравнению с ее сияющей, отбеленной жарким южным солнцем Александрией. То, что могущество империи, меняющей облик мира, берет начало в таком убогом и дурно пахнущем месте, вызывало в ней ужас и казалось несправедливым. Эти вспышки воспоминаний вызвали в ней яркие эмоции, достаточно сильные, чтобы вновь перенести ее в те далекие времена, когда она была царицей.

А вот лицо Цезаря в памяти не всплывало.