От часа тьмы до рассвета - Вольфганг Хольбайн Страница 11

Словно побитая собака, Карл поплелся к стоящей напротив постели и тяжело плюхнулся на нее.

— Вы еще увидите, что вы не того опасаетесь, — мрачно пророчествовал он. — Но будет уже слишком поздно.

Пошатываясь, Юдифь подошла ко мне, обняла меня одной рукой за плечо и оперлась на меня. Так мы вышли в коридор. Может быть, это и некорректно, но у меня было подозрение, что она была вполне в состоянии передвигаться самостоятельно и вовсе при этом так не шататься, мне показалось, что она притворяется, чтобы иметь возможность прижаться ко мне. Но, даже если это было и так, буду честен: мачо во мне был удовлетворен. Это придало мне сил.

Я проводил Юдифь к ней в комнату, чтобы она взяла из своего чемодана одежду. И только в то мгновение, когда мы вошли в маленькую интернатскую комнату и я инстинктивно бросил осторожный взгляд в тень за дверью, я вдруг осознал, что совершенно безропотно и безоговорочно позволил Элен разоружить меня. Почему, собственно, она так настаивала на том, чтобы я оставил кинжал у нее? Карл был совершенно прав, когда заметил, что это просто смешно охранять его, вооружившись сразу двумя ножами, один из которых длиной почти в локоть. Хирург она или нет, я все равно сомневался, что она была в состоянии напасть в случае необходимости на Карла сразу с двумя ножами. А что, если она подозревает меня в убийстве Стефана и Эдуарда? Но это же полный абсурд!

Но что бы ни побудило ее отнять у меня кинжал, это привело к тому, что я теперь был совершенно безоружен и почувствовал себя вдруг беззащитным. Если убийца, которого мы ищем, притаился где-то здесь, мы полностью в его власти. Мы были одни! Разве там, на кухне, мы не договорились о том, что не будем больше предоставлять преступнику такой возможности, а будем все время держаться вместе? Почему я об этом сразу не подумал и не попытался настоять на другом решении, ни когда докторша оставила нас с Карлом наедине на первом этаже, ни позже, когда она отправила нас с ним в душ. А что, если Элен сама…

Надо бы мне прекратить размышлять над этим, как-то отключиться. Все равно ничего путного из этого не выйдет. Она боялась Карла, только и всего, и только об этом она думала, когда попросила меня оставить ей кинжал, хотя у нее уже был кухонный нож. Я должен сохранять спокойствие и не допускать, чтобы слепая, совершенно необоснованная, по крайней мере, в данный момент, паника проникла в мое сознание.

Умозаключения, которые я только что произвел про себя, напугали меня. Тот факт, что я оставил у Элен оба клинка, могло стать вопросом жизни и смерти. Это был уже не первый раз, чтобы убийца подкарауливал именно такую ситуацию, какую устроила теперь наша докторша, чтобы напасть на одного из нас и убить, более того, тем же оружием, которое только что Элен отобрала у меня. Может ли это быть всего лишь совпадением? Может быть, она попросила меня отдать ей кинжал, потому что у меня мог быть один из тех овощных ножей, которые мы взяли в кухне? У Элен была возможность бегом подняться на кухню и убить Эда, когда обрушился потолок в подвале. И, возможно, то, что случилось с ней во дворе, было вовсе не острым приступом паники, а отвращением от содеянного, муками ее собственной совести. И не слишком ли услужливо она предложила хозяину гостиницы шмотки Стефана? Одежду мужчины, с которым она спала, смерть которого тронула ее так глубоко, что она превратилась в дрожащего заморыша, стоило только Эду косвенно обвинить ее в этой смерти? Мог ли тот намек на ее способности как хирурга ранив, ее настолько серьезно, что она потеряла контроль над собой? Или ковбой Эдуард своим выпадом попал в самую точку, и в действительности она была виновата в смерти Стефана гораздо больше, чем мы все полагали? И, может быть, то смущение, с которым она рассматривала шмотки Стефана, когда мы были в комнате, было лишь притворством?

И что теперь? Докторша осталась с Карлом наедине. Она вооружена (кинжалом Наполы, оружием, которое уже принесло смерть двоим из нас!), и нет ничего проще для нее расправиться с толстяком всего за несколько секунд, так что до нас не донесется ни одного звука. Что она там сказала? Что только в области торса знает как минимум семь точек, один укол в которые может убить. Это была лишь угроза или еще и объявление? Что, если она собирается рассчитаться с Карлом в наше отсутствие, а затем, дождавшись, пока мы с Юдифью, обнявшись, встанем под душ, подкрадется сзади и всадит нам клинок в спину? И прежде чем мы осознаем, что случилось, умрем от отказа какого-то важного органа или просто от кровопотери? И даже если мы заметим, что она приближается к нам, мы все равно будем перед ней беззащитны, потому что есть только один вход в душ, никакой надежды на побег, если этот вход будет загораживать она с двумя ножами в руках.

Но почему же тогда, если она убила Эда, она оставила жизнь Карлу? Я снова спрашивал себя, не может ли она быть с ним заодно? Красавица и чудовище… Мысль была настолько абсурдной, но если я чему-то в своей жизни и научился за последние часы, так это тому, что нет ничего невозможного.

— Чему ты улыбаешься? — спросила Юдифь. Она взяла из чемодана платье, трикотажную куртку и полотенца. Нижнего белья я не заметил. Возможно, оно спряталось среди другого белья, подумал я, но потом решил, что я бы не мог не заметить, по крайней мере, бюстгальтера, если бы он был среди другого белья и полотенец. Черт, ну почему я не могу быть таким холодным и невозмутимым, как мне бы хотелось, эдаким мачо?

— А я улыбался? — переспросил я, качая головой, виновато глядя в пол. Если я сделал это, наверное, у меня были на то причины, хотя я этого даже не заметил. — Я… хм… да нет.

Да черт возьми! Еще мгновение назад у меня была такая чудесная возможность что-то такое выразительное сказать, и что я сделал? Я переминался с ноги на ногу, как будто мне вдруг очень захотелось в туалет, и бормотал какую-то нечленораздельную чушь!

— Я просто думал, что бы мне надеть. Понимаешь, я взял с собой не так много белья. Я подумал, раз мы все равно здесь всего на одну ночь… — лгал я, проклиная себя за этот нечленораздельный лепет. Поздравляю, Франк, пронеслось у меня в голове. Теперь ты ведешь себя не только как прыщавый подросток у двери эротического магазина, но и еще объясняешь во всех подробностях, что ты такая свинья, что ничего особенного не находишь в том, чтобы минимум два дня ходить в одной и той же одежде. Браво, молодой человек, именно это и любят все женщины. Расскажи еще ей о своих проблемах с пищеварением и о твоем слабом желудке!

Юдифи хватило ума не высказывать, что она обо мне в этот момент определенно подумала, она лишь перестала так тяжело опираться на мое плечо, как раньше, когда мы вошли в нашу комнату и я начал копаться в своем белье, которое взял с собой. Вдруг Юдифь засмеялась, подошла к моей сумке и кончиками пальцев выудила из сумки нечто, в чем, к своему стыду, я признал память о давно прошедшей любви, подарок студентки факультета германистики, имевшей свое собственное представление о колористике: ярко желтые боксерские трусы с яркими аппликациями в форме кенгуру.

— Маразм, — с ухмылкой сказала Юдифь, расправляя указательным пальцем вытянутой руки заинтересовавшую ее принадлежность моего гардероба. Она уже не казалась слабой, ее не лихорадило. — Мужчины — это неизведанный космос. До сегодняшнего дня я даже не догадывалась, что на нашей планете существует нечто подобное.