Ангелика - Артур Филлипс Страница 11

— Наши джентльмены платят сверху, дабы ощутить, что достойно провели время с того мгновения, как очутились внутри нашего дома. Их приветствуют запах кожи, вид гладко полированных футляров и, никоим образом не в последнюю очередь, — проговорил мистер Пендлтон, не выказав и следа приятия описуемого либо вожделения к нему, — очаровательные молодые леди, коим положено отвечать на вопросы нашего джентльмена, удостаивать похвалы его вкус к изящным objets, [6]а также направить его внимание к покупкам, каковые она посчитала бы наиболее сообразными аксессуарами для персоны, состоящей с нею в близком знакомстве.

Лишь после этого настала пора наставлений, касавшихся печатей, печаток, ежегодников, футляров для визитных карточек, оттенков и сортов бумаги, надлежащего метода пакования приобретений джентльмена посредством коробки, назначенной хранить бумагу для паковочных коробок.

Мэри Дин насмехалась:

— Весьма благоразумно будет показать свое милое личико в следующий же раз, когда он придет разнюхивать, что да как. Спроси его, да повежливее, в какие чернила ему нравится макать перо. И удостоверься, что мистер Пендлтон осознал: с тех пор, как ты встала за прилавок, местные джентльмены все чаще являются к нему перезаправлять чернильницы. Бьюсь об заклад, наше старичье начнет выливать чернила на улице, чтобы поскорее возвратиться и сунуть свои монеты в очаровательные белые ручки Конни Дуглас. Улицы станут черны, как бомбейское дитя, а нам, простым девушкам, придется купить себе новые башмаки, чтобы переходить чернильные реки вброд.

Констанс предположила, что незнакомец был, вероятно, добродушен. Прыщеватая Мэри смеялась и продолжала:

— Да-да, они выстроятся в очередь, непременно выстроятся, чтобы кротко всовывать твердые монеты в твой нежный кулачок и лить чернила, а Пендлтон будет только руки потирать!

Констанс вспоминала (пренебрегая надменными жалобами Ангелики на то или на это), как от испуга ее обуяло сердцебиение, когда бородач явился пред ее очи на следующий же день, утверждая, будто днем ранее позабыл купить настольный календарь и, как следствие, изведал раздражение коллеги, кой запрашивал сей предмет. Клиент желал «исправить оплошность» предшествующего дня. Бородач воззрился на Констанс, не мигая, точно змей. Не мигая? Конечно же нет, хоть она и помнила, что не знала, куда деть глаза. Ее убежденность в его невинной доброте улетучилась, заменившись ощущением (не совсем нежелательным), будто…

— Мамочка, все льется на пол, мамочка!

— Ангелика, бранить меня нет никаких оснований.

Я отлично вижу, что делаю.

Нора поднялась с колен, дабы натолкнуть тряпку на белую лужицу, и воспоминание Констанс о тогдашнем ощущении, мерцая, сошло на нет. Она, разумеется, могла вызвать из памяти само событие, однако его глубинное значение, каковое она едва не уловила, ныне бежало ее.

Спустя некоторое время, после многообразия покупок, каждая ненужнее предыдущей, Констанс увидела его невдалеке от лавки Пендлтона, встретив случайно; он, как и полагалось, не пытался поприветствовать Констанс, покуда та, признав его, не остановилась. Он поинтересовался, каким образом Пендлтон разрешил ей покинуть рабочий пост. Не случится ли ей несколько позднее освободиться, дабы прогуляться вместе с ним на весеннем воздухе? Она вольна, разумеется, пригласить друга или матушку в качестве спутников. Она не знала, как принять его предложение, не обнаружив притом своих обстоятельств.

— Вы окажете мне великую честь, — настаивал он, словно ее молчание сообщало о кокетливом противлении.

— Ты вспоминаешь день, когда мы повстречались?

Трижды за время замужества Джозеф задавал этот вопрос, непременно если они были одни в комнате, а за окном сгущалась вечерняя хмарь. Всякий раз эта беседа завершалась к его удовольствию.

— Мамочка, ты совсем не смотришь на Принцессу Тюльпанов. Взгляни на…

Трижды он охватывал ее загривок неколебимой лапой.

— Кон, день, когда мы встретились, столь ясен мне сегодня, словно это произошло вчера.

— Мамочка! Взгляни! Взгляни на принцессу!

— Ангелика! Хоть на секунду перестань на меня орать, слышишь?

Слезы ребенка раздирали сердце Констанс менее бесцеремонно, нежели крохотное личико, оглушенное криком матери. Саму Констанс равно терзала несправедливость, словно это она молила о клочке внимания все то время, что самолюбиво предавалась играм в воспоминания, лелея древние, запыленные, тусклые елочные игрушки.

— Ну же, ну же, несчастное дитя, сладенький ангелочек, мамочка виновата. Давай мы с тобой отправимся в парк. Когда будешь готова, крохотная любовь моя. Ну, полно.

Вовне очи Ангелики высушил свет июньского солнца, и она принялась грызть лавандовые сласти, кои Констанс купила ей в знак извинения. Девочка была ценнее всего на свете. Она являла собой живое доказательство, ее очи сияли ныне от сладкого; доказательство того, что в памятный день в лавке Пендлтона Констанс не ошиблась в суждении вопреки безбородому мужчине, что ныне подменил собой бородатого.