Холодная рука в моей руке - Роберт Эйкман Страница 10

Впрочем, верен ли такой перевод? Le vrai chemin de l’eglise? Символическая подоплека разговора была очевидной, но все-таки Розу мучили сомнения: что, если фраза имеет элементарный топографический смысл? Иногда мы напрасно приписываем таинственные подтексты простым словам простых людей.

Возможно, речь шла всего лишь о наиболее простой, наиболее прямой (и возможно, наиболее древней) дороге; в отличие от нового (впрочем, далеко не очень нового) засыпанного щебенкой шоссе, она не огибала границы частных владений, а пересекала их. Хотя сейчас, размышляла Роза, все дороги прокладываются напрямик, не совершая вежливых обходных маневров. Именно так; пожалуй, это тоже символ, подумала Роза. Символ постоянных перемен, которые происходят во внешнем мире; символ ее места в этом самом мире, которое никак не может определиться. Но стоит только начать размышлять подобным образом, как все явления становятся символами других вещей. Тот, кто признает существование нескольких равноправных истин, лишает себя возможности опереться на одну из них и, следовательно, утрачивает способность обрести покой. Скорее всего, простые люди, употребившие эту фразу, и думать не думали о многочисленных толкованиях, которые ей можно придать. То был немудрящий разговор, и смысл его так же элементарен, как отличие между правой и левой рукой. Условности – это то, что защищает нас от леденящего вакуума, правда защита часто оказывается слабой и ненадежной.

Сейчас Роза дрожала всем телом, стоя в гостиной усадьбы Ла-Вид (если только эта комната заслуживала названия гостиной) и размышляя о странном тоне, который мадам Дюкен – столь аристократическое имя носила ее новая экономка – усвоила в разговорах с ней. Не только фамилия мадам Дюкен была отголоском высокого происхождения. За годы, проведенные за границей, Роза прочла множество книг; как ей самой казалось, читала она по большей части для того, чтобы скоротать время в ожидании очередного мужчины. Так вот, мадам Дюкен напоминала ей Тэсс из рода д’Эрбервиллей, хотя, разумеется, была значительно старше этой героини.

За те два года, которые Роза провела в Париже (правда, все ее мужчины были исключительно англичанами), ее ограниченный запас французских слов заметно обогатился, но в общении с жителями острова это служило слабым подспорьем. Язык, на котором они изъяснялись, мало походил на патуа – скорее это был гибрид латыни и какого-то скандинавского наречья. В жизни у Розы был период, когда она жила в Стокгольме с самым настоящим шведом (бесспорно, то был худший период в ее жизни, который длился более года и закончился нервным срывом); однако шведский язык (никогда ей не забыть его звучания) не имел ничего общего с языком мадам Дюкен и ее знакомых. Если бы мадам Дюкен говорила на внятном английском, Роза вряд ли ее наняла бы. Людей, владеющих местным наречьем, оставалось немного, и именно по этой причине Розе хотелось, чтобы в доме у нее служил именно такой человек. Она заранее мирилась со всеми трудностями, проистекающими из подобного обстоятельства, и была готова на жертвы.

Роза была глубоко убеждена, что те загадочные и двусмысленные замечания, которыми уснащали свою речь мадам Дюкен и ее друзья, в большинстве своем не поддаются буквальному переводу на английский. Она предполагала, что ныне пребывает в сфере, где бессильны доводы разума и соображения здравого смысла. Порой у нее пересыхало в глотке, и она знала, что, открой она рот, оттуда вырвется лишь хриплое карканье; тогда она объяснялась с мадам Дюкен посредством постукиваний по кухонному столу (хотя таких слов, как «стол» и «кухня», они не употребляли). Когда дело доходило до выбора, по-своему весьма важного, между тем или другим сортом стирального порошка, мадам Дюкен переходила на незамысловатый язык английской рекламы; но ее пророчества, или, по крайней мере, предостережения, касавшиеся Розы и места ее обитания, были столь же невнятны, как предсказания античных оракулов. Всякий, кто находился в кухне, которая на местном наречье имела совсем иное название, замирал, когда мадам Дюкен изрекала свои простые и непреложные истины. Возможно, именно в таком благоговейном молчании люди сидели вокруг алтаря в Дельфах.

Розе было известно, что до того, как она купила Ла-Вид, тот много лет пустовал. Едва увидев этот дом, она заподозрила, что тут водятся привидения; однако за то время, что она здесь провела, они никак себя не проявили. Меж тем подходил к концу первый год жизни в этом доме, хотя случайный посетитель вряд ли поверил бы в это – столь нежилыми по-прежнему казались комнаты.

Дом продавался на удивление дешево, так что ограниченных средств, которыми располагала Роза, вполне хватило на покупку, и это обстоятельство тоже относилось к разряду настораживающих. Роза обладала достаточным жизненным опытом, чтобы догадаться: тут могут скрываться проблемы. Но в течение минувшего года она поняла лишь одно: весь этот дом – одна сплошная проблема.

Со временем Роза пришла к выводу, что причина, по которой Ла-Вид пустовал так долго, заключалась отнюдь не в самой усадьбе. Причина эта крылась в сословиях, на которые до сей поры разделялось население острова. Во-первых, тут проживало несколько весьма древних аристократических семей, которые обитали в обветшалых замках, окруженных заросшими рвами. Во-вторых, здесь обосновалось немало людей, покинувших Англию лишь потому, что там от них требовали платить налоги; как правило, то были унылого вида типы с редкостно пронзительными голосами, одетые по моде давно минувших лет; казалось, у них вовсе нет домов, и потому они проводят все время в дешевых барах и ресторанах, никогда не напиваясь по-настоящему, но и не пребывая в трезвости. Третья группа была самой большой; ее составляли процветающие фермеры, их поставщики и агенты. Эти жили в новых или недавно отремонтированных капитальных домах и бунгало; надо сказать, между ними существовала весьма жесткая конкуренция. И наконец, в четвертую группу входили немногочисленные аборигены, или, иными словами, коренные жители; численность их, и так весьма незначительная в сравнении с прочими группами, постоянно сокращалась; им принадлежало не более одного процента местных жилых зданий, и, как правило, то были небольшие старинные домики, возведенные из прочного камня. Представители первых трех групп не рассматривали Ла-Вид как возможное жилище, представители же четвертой в нем не нуждались. Утверждали, что конец томатного бума близок; но, если подобным прогнозам суждено было осуществиться, фермеры, занятые выращиванием помидоров, вряд ли планировали поселиться в Ла-Виде; скорее они намеревались перебраться в Австралию.

Более того, в Ла-Вид вела одна-единственная ухабистая дорога, которая поднималась наверх, петляя между холмов; по ней трудно было катить детские коляски, а уж седан здесь просто никак не мог проехать. Кстати, именно эта дорога служила предметом загадочных разговоров мадам Дюкен и ее друзей; Роза постоянно тревожилась о том, что ее экономке будет трудно добираться в Ла-Вид в сезон зимних дождей, который им вскоре предстояло пережить вновь (Роза приехала на остров в октябре, почти год назад, но в первую ее зиму здесь мадам Дюкен еще не вошла в ее жизнь).