Погоня [= Чейз ] - Дин Кунц

В семь часов Бену Чейзу, сидевшему на подиуме в качестве почетного гостя, был подан невкусный парадный обед, во время которого разные высокопоставленные персоны обращались к нему с обеих сторон, то и дело нависая над его салатом и вазочкой с недоеденными фруктами. В восемь часов поднялся мэр, чтобы произнести нудный панегирик в честь их выдающегося горожанина, героя вьетнамской войны, и по завершении получасовой речи преподнес Чейзу красочно оформленный свиток, с подробным перечнем его героических свершений и провозглашением гордостью города. Вслед за этим Чейзу преподнесли ключи от нового “мустанга” с откидным верхом — совсем неожиданный для него дар Ассоциации торговцев.

В половине десятого Чейза торжественно препроводили из ресторана “Железный чайник” к стоянке, где его ждал новый автомобиль — сверкающий черным лаком, красиво оттененным алыми гоночными полосами на багажнике и капоте и красными маркировочными линиями по обеим сторонам. Это была машина с восьмицилиндровым двигателем и с полной экипировкой, которую полагается иметь спортивной модели, включая автоматическую коробку передач, глубокие, точно ковши, сиденья, боковые зеркала и белые шины. В десять минут одиннадцатого, сфотографировавшись для газет с мэром и представителями Ассоциации торговцев и выразив благодарность всем присутствующим, Чейз укатил в дареном автомобиле.

В двадцать минут одиннадцатого он промчался по улицам пригорода под названием Эшсайд со скоростью, чуть больше ста миль в час при дозволенных сорока, пересек трехрядный бульвар Галасио на красный свет, четырьмя кварталами дальше заложил на повороте такой крутой вираж, что на миг потерял управление и сшиб дорожный знак. В десять тридцать он несся по длинной, круто уходящей вверх Канакауэй-Ридж, соображая, сможет ли выжать из своего “мустанга” больше ста миль до самого конца подъема. Игра становилась опасной: он мог запросто разбиться, но ему было наплевать. Однако то ли на двигателе стоял ограничитель, то ли машина не была предназначена для таких выкрутасов, но получилось не так, как ему хотелось. Хотя он до предела выжимал акселератор, стрелка спидометра упрямо замерла на восьмидесяти и сползла до семидесяти, когда он одолевал подъем. Сняв ногу с педали газа, Чейз расслабился и позволил машине скользить по ровной двухрядной дороге, которая взбиралась на вершину хребта, главенствующего над городом.

Справа от дороги резко уходила вверх отвесная скальная стена, а слева на пятьдесят ярдов, до самого ограждения у края обрыва, простиралась травянистая обочина, поросшая кустарником. Внизу открывалась феерическая панорама — мириады огней, точно на электрифицированной карте. Они вычерчивали пунктир улиц, то прямых, то извилистых, стекались в сияющие озерца у центра и возле ворот Торгового района. Влюбленные, в основном подростки — как могли не дрогнуть их сердца от захватывающего дух зрелища, — парковались здесь вечерней порой, отделенные друг от друга рядами сосенок и купами терновника. Восхищение городом пробуждало нежные чувства и по несколько раз за ночь бросало их в объятия друг друга.

В свое время Чейз тоже испытал это.

Он подогнал машину к обочине, затормозил и выключил двигатель. На мгновение тишина ночи показалась непроницаемой, глубокой, звенящей. Потом он различил треск сверчков, уханье совы где-то поблизости, голоса и смех молодых людей, приглушенные стеклами автомобилей.

Этот смех заставил Чейза задуматься. А зачем он, собственно, сюда приехал? Да просто ему стало тошно от мэра, Ассоциации торговцев и всего остального. Ему вовсе не хотелось этого банкета, и пошел он только потому, что не подыскал подходящей причины, чтобы вежливо отмотаться.

Столкнувшись же с доморощенным патриотизмом городских властей, с их слащавыми представлениями о войне, он почувствовал, будто невидимый груз придавил его к земле. Может быть, особо тягостные чувства он испытывал из-за того, что еще не так давно сам был точно таким? Во всяком случае, с облегчением избавившись от их общества, он направился именно сюда, в ту часть города, которая, на его взгляд, олицетворяла радость и покой, — в долину влюбленных над Канакауэем, вызывающую у горожан столько шуток. Но никакого покоя он здесь не нашел. Тишина только будоражила воспоминания, позволяла вновь нахлынуть гнетущим мыслям, которые он старательно подавлял. А радость? И радости никакой не было, потому что он приехал без девушки, — да и пригласи он девушку, вряд ли бы ему стало веселее.

В затененном парке среди кустов притулилось полдюжины автомобилей; лунный свет поблескивал на бамперах и стеклах. Если бы он не знал, зачем сюда приехали молодые люди, подумал бы, что все машины пусты. Но он отлично это знал; к тому же слегка запотевшие изнутри стекла выдавали присутствие парочек. То и дело в какой-нибудь из машин скользила тень, увеличенная и искаженная затуманенным стеклом. И больше никакого движения вокруг, только эти бестелесные тени, да время от времени шорох листьев под порывами ветра, налетающего с вершины холма.

Возможно, из-за статичности сцены, на которую он равнодушно взирал, его глаза сразу же подметили нечто движущееся. Какая-то тень метнулась с обломка скалы слева и украдкой стала пробираться к островку тьмы, сгустившейся под большой плакучей ивой в нескольких сотнях футов от машины Чейза. Это явно был человек, он двигался с дикой грацией настороженного животного, согнувшись в три погибели.

Во Вьетнаме у Чейза развилось нечто вроде шестого чувства, необъяснимое ощущение близости опасности. Сейчас он испытывал как раз такую тревогу.