Мистер Икс - Питер Страуб

Такое случалось со мной только в детстве. Это знакомое состояние между сном и явью. Я провалился в него и неделю ощущал себя движущейся мишенью. И всю эту неделю моя бодрствующая половина продолжала сознавать, что я автостопом продвигаюсь в сторону Южного Иллинойса – потому что там, в Иллинойсе, умирала мама. Когда ваша мать при смерти, надо торопиться домой.

Раньше мама вместе с двумя пожилыми братьями жила в Ист-Сисеро, в доме, первый этаж которого занимал принадлежавший им клуб «Панорама». По выходным мама пела в клубе в составе семейного трио. Верная себе, она порхала по жизни, не заботясь о последствиях, что позволяло этим последствиям обрушиваться на нее быстрее и тяжелее, чем на других людей. Когда у мамы не осталось сил игнорировать чувство собственной обреченности, она поцеловала на прощание братьев и возвратилась в то единственное место, где ее мог отыскать сын.

Стар родила меня в восемнадцать лет. Она была добродушной, любвеобильной и имела представление о семейной жизни не большее, чем у бродячей кошки. С четырех лет меня мотало между родным домом в Эджертоне и чередой приемных семей. Мать моя была натурой творческой, но переменчивой: она последовательно посвящала себя рисованию, сочинительству, гончарному делу и другим занятиям, а также мужчинам, по ее мнению эти занятия олицетворявшим. Меньше всего ее увлекало то единственное, в чем она была по-настоящему хороша: когда она выходила на сцену и пела, она просто лучилась легкой радостью и очаровывала публику. Вплоть до последних пяти лет жизни Стар отличалась трогательной мягкой прелестью, одновременно невинной и искушенной.

Я жил в шести разных семьях в четырех разных городах, но это было вовсе не так плохо, как кажется на первый взгляд. Лучшие из моих приемных родителей – Фил и Лаура Гранты, Оззи и Гэрриет из Напервилля, Иллинойс, – были почти святыми в своей искренней доброте. Еще одни могли бы жить без забот за деньги, которые имели, если б не брали столько детей на воспитание. А две другие пары были достаточно милы и тактичны в своей манере «это-наш-дом-а-это-наши-правила-поведения-в-нем».

Прежде чем попасть в Напервилль, я время от времени возвращался в Эджертон, где в стареньких домах на Вишневой улице жили Данстэны. Тетя Нетти и дядя Кларк воспринимали меня так, будто я был довеском к багажу, который привезла Стар. Месяц, а то и полтора я делил комнату с мамой, и каждый раз у меня перехватывало дыхание от страха перед очередной катастрофой. После переезда к Грантам положение изменилось, и Стар стала навещать меня в Напервилле. Мы с мамой пришли к согласию – столь глубокому, что для него не нужны слова.

Это стало основой для всего остального. Суть его состояла в том, что мать любит меня и я люблю ее. Но вне зависимости от того, насколько сильно Стар любила сына, она не задерживалась на одном месте более чем на год-два. Она была моей матерью, но она не могла быть матерью. Она не могла помочь справиться с преследовавшей меня проблемой, которая пугала, расстраивала или сердила тех приемных родителей, что были у меня до Грантов. Гранты сопровождали меня во всех походах по врачам, в рентгеновских кабинетах, в лабораториях анализов крови или мочи, во время исследований головного мозга – всего уж не припомню.

В итоге получалось следующее: Стар любила меня, но была не в состоянии заботиться обо мне так, как это делали Гранты. В дни, когда Стар приезжала в Напервилль, мы с ней обнимали друг друга и плакали, но оба понимали условия соглашения. Чаще всего мама наведывалась сразу же после Рождества и в самом начале лета, после окончания занятий в школе. Она никогда не приезжала ко мне на день рождения и никогда ничего, кроме простенькой открытки, не присылала. Моя проблема обострялась именно в дни рождения, и она будила в душе Стар такие угрызения совести, что даже думать об этом она отказывалась.

Мне кажется, я всегда понимал это, не доводя понимание до сознательного уровня, который я мог бы использовать, пока со дня моего пятнадцатилетия не минуло двое суток. Вернувшись в тот день из школы, я обнаружил на столике в прихожей конверт, надписанный маминым заваливающимся назад почерком. Письмо было отправлено из Пиории в день моего рождения, двадцать пятого июня. Прихватив конверт в свою комнату, я бросил его на стол, поставил пластинку Джина Аммонса «Groove Blues» и, как только музыка заполнила комнату, вскрыл конверт и вытащил открытку.

Шарики, ленточки и зажженные свечи парили в воздухе над идеализированным пригородным домиком. На обороте, под напечатанным «С днем рождения!», я прочитал те самые слова, что мама неизменно писала мне: «Мой славный мальчик! Я надеюсь… Я надеюсь… Люблю тебя. Стар».

Я знал, что она желала мне дня рождения не счастливого, а спокойного, что само по себе было пожеланием счастья. И буквально через миг родилось понимание. Первое взрослое открытие обрушилось на меня: я понял, что моя мать избегала дней рождения сына, потому что винила себя в том, что приключилось со мной. Она считала, что я унаследовал это от нее. Она была не в силах думать о моих днях рождения, они вызывали в ней чувство вины, а вина слишком тяжела для таких эфирных созданий, как Стар.

«It Might as Well Be Spring» Джина Аммонса лилась из динамиков прямо мне в душу.

Гранты, одетые в шорты и футболки цвета хаки, копошились в своем саду. За секунду до того, как они заметили меня, я испытал первое ощущение, которое можно определить словами: «Что не так в этой картине?» (эти моменты повторялись около месяца), – вдруг остро почувствовал свою неуместность в сладкой семейной идиллии. Опасность, стыд, одиночество – пропасть передо мной. Я и моя тень – вот когда это началось. Лаура повернула голову, и тягостное чувство угасло за мгновение до того, как ее лицо просветлело и как будто округлилось, словно она знала обо всем, что творилось в моей душе.

– Боевик Джексон! [1]– приветствовал меня Фил. Лаура взглянула на открытку, затем – прямо мне в глаза:

– Стар никогда не забывает о твоем дне рождения. Можно взглянуть?

Гранты любили мою мать, но каждый по-своему. Когда Стар появлялась в Напервилле, Фил напускал на себя этакую старомодную куртуазность, которую он сам принимал за учтивость, но Лауре и мне его поведение казалось смешным; Лаура же позволяла Стар умыкнуть себя на часок по магазинам. Думаю, обычно она спускала долларов пятьдесят – шестьдесят.