Ябеда - Сэм Хайес Страница 92

— Я, если тебя это интересует, сменил поле деятельности, — поясняет он. — Переключился на педофилов. Теперь охочусь за детской порнографией, главным образом, в Интернете. Наш отдел отлавливает распространителей, раскрывает сети. Мы уже некоторое время идем по одному следу.

Мак-Кормак осторожно подбирает слова — боится, что я могу сорваться.

— А ты молодец, юная леди. — Он останавливает взгляд на Джози и ждет моей реакции.

— Джози? — вскидываюсь я.

Что Марку Мак-Кормаку известно о Джози?

— Ночью поступил звонок, Нина. Экстренный звонок от крайне взволнованной девушки. К несчастью, мы не успели разобрать, где она находится, — связь оборвалась. Джози очень храбрая девочка. — Мак-Кормак умолкает, предоставляя продолжать самой Джози.

— Они отвезли меня в какое-то жуткое место. Там так воняло. По-моему, там жил тот, второй. И там было полным-полно картин. Ужасных картин! — Джози закрывает руками лицо, словно прячется от кошмарного зрелища. — Они напились, и, пока храпели, я взяла их телефон и все рассказала полиции. Я сдала его, мам. — Невидящими глазами Джози смотрит прямо перед собой. — Но потом тот, другой, проснулся и выбил у меня телефон.

— Звонок имел… щекотливый характер, и дело переадресовали в мой отдел, — поясняет Марк.

— Щекотливый характер? — Не хочу, не могу этого слышать. И тоже закрываю лицо руками. — Я только сейчас узнала. Клянусь! — бормочу я сквозь пальцы. — Он рисовал детей… И продавал эти страшные картины. Он использовал меня. Использовал нас! Я была его ширмой.

Я оборачиваюсь к Эдаму. С тех пор как мы покинули мост, он не отходит от меня ни на шаг.

— Помнишь картины на чердаке, Эдам? Тот пейзаж, что ты дал мне, — он весь вечер мучил меня. А я все не хотела признавать очевидное, пока оно не завопило открытым текстом… — Я путаюсь в словах, несу бессмыслицу.

Джози вдруг зажимает уши руками.

— Он говорил, что я не должна никому рассказывать, а то ему придется несладко и его от меня заберут, — шепчет она. — Говорил, что любит меня по-особому. Будто мне очень повезло, что у меня такой отец, как он, — другие папы не любят своих дочек так сильно. Это ведь не очень плохо, что я сообщила в полицию, правда, мам? — Она жалобно заглядывает мне в глаза.

Что я наделала с собственной дочерью…

Я склоняюсь к ней, не смея прикоснуться.

— Он надругался над тобой, да? И все эти годы он… он… — шепчу я в слезах.

Язык отказывается повиноваться. Но это неважно. Мы обе знаем правду.

Я прижимаю ладони к ее холодным щекам, целую заплаканное лицо.

— Ты правильно сделала, что рассказала. И теперь все будет хорошо. Твой отец поступал дурно, очень дурно, но твоей вины тут нет.

Не представляю, откуда берутся эти слова. Как я смогу поддержать дочь? Как забыть то, что он с ней сделал, зная, что он всегда будет частицей ее самой? В ее жилах течет его кровь, в ее клетках его гены. У нее те же глаза, они застенчиво улыбаются, когда ей чего-нибудь хочется.

— Но ты ведь умерла, мам, — шепчет Джози как в дурмане. — Тебя не было со мной. — Лоб собирается в морщинки. — И он меня похитил. Мой родной папочка похитил и связал меня!

Голос Джози срывается в крике, какого я еще не слыхала. Я не могу смотреть на нее — боюсь увидеть, что с ней сталось; я не могу отвести от нее глаз — боюсь, что ее снова у меня отнимут.

— Я вернулась. Я вернулась навсегда, Джози. Можешь рассказать мне все. Я больше никуда не уйду.

Как нестерпимо беспомощно это звучит, но, чтобы помочь ей, я должна быть рядом, никогда не покидать ее. Мы будем бороться вместе. Мы ведь обе живы.