Слава богу, не убили - Алексей Евдокимов Страница 9

Родившийся в 1971-м Леня мировоззренчески созрел аккурат в перестройку — странное время, когда у «Огонька» тираж был четыре с половиной миллиона, «Московские новости» читали со стенда на Пушке даже ночью при свете спичек, когда на митинг протеста против закрытия «Взгляда» пришло двести тысяч человек. Журналист был главным героем коротенькой эпохи великого трепа — трепа непременно страшно пафосного и обязательно с принципиальных позиций. Так что для Лени при его честолюбии, гуманитарной предрасположенности и нежелании торговать компьютерами вопросов о профориентации не возникло.

Универ он окончил в 94-м, будучи в штате «Столицы». А в конце того же года издание купил легендарный уже тогда ИД «КоммерсантЪ». И прислал в «Столицу» своего наместника, точно знающего, как надо, ибо журнал, по мнению коммерсантов с ером, был бесперспективен, несовременен и вообще неправилен. Правильный же означало «глянцевый».

Целью ставилось освещение и обучение читателя красивой жизни, а рудименты некрасивой в виде всякой социалки и прочего совка искоренялись методом «рирайта» (переписывания текстов, которым занялись вновь пришедшие томные спецы по красоте, — для всякой простой гадости тогда существовал элегантный иностранный эвфемизм, и отнюдь не только в журналистике). Впрочем, результатом томного менеджмента стало закрытие «Столицы» в кратчайшие сроки.

Сменивший за десяток лет массу редакций Леня наблюдал данный процесс многократно — очередное издание с хоть какой-то претензией на осмысленность меняло владельца и новая метла, побрякивая золотыми котлами, с ходу означенные претензии отметала: хватит херней заниматься! Надо писать для серьезных успешных людей! В почти одинаковых выражениях объяснялось, что успешные люди желают, чтоб им делали приятно, а вот чего не желают категорически — так это думать. Видимо, последнее как раз и служило залогом их успеха. И хотя потенциальный читатель-богатей всякий раз высасывался вальяжным управленцем из оседланного увесистым болтом пальца, в жизни, по собственным Лёниным наблюдениям, работал именно этот принцип.

К середине «нулевых» Гуря, кормящий двоих детей и подкармливающий любовницу, окончательно утомившись честной халтурой на пять редакций одновременно, и сам решил не перечить ходу истории. И согласился на полусинекуру с прекрасной зарплатой в гламурном (уже к миллениуму это словцо сменило «стильный» в качестве пароля для взаимного опознания мудаков) журнале «Metrosexual».

Но оказалось, что Леня недооценил степень если не собственной адаптивности, то чуждости бумажной дольче виты энд габбаны причинно-следственной логике, ньютоновой физике, органической химии и всему мало-мальски человеческому — в этом потустороннем пространстве с его потусторонними законами психически здоровому теплокровному плацентарному позвоночному делать было все-таки совсем, совсем нечего.

Тоска по осмысленной деятельности и свободному самовыражению (выработанный некогда рефлекс публицистического высказывания до сих пор давал иногда о себе знать) занесла было Гурвича в считающуюся единственной истинно независимой декларативно-оппозиционную «Свежую газету». Быстро выяснилось, однако, что в ней исповедуют не только свободу от путинского диктата, но и свободу от обязательств по отношению к авторам, в первую очередь, разумеется, — денежных. Полагая, очевидно, что в благородной схватке с кровавым режимом пошлый разговор о бабле категорически неуместен. На практике это выглядело так: сотрудникам, которые газете были нужны больше, чем газета им, главред выдавал долларовые и рублевые пачечки из собственного лопатника — прочим же платили либо не полностью и с многомесячной задержкой, либо (как некоторым внештатникам) не платили вовсе. Через некоторое (небольшое) время Леня перед лицом вероятного перемещения из первой категории во вторую плюнул на сомнительную перспективу идейной борьбы за свой счет — да и ушел в «Респект».

«Деловая газета „Респект“» («издание для работников офисов, менеджеров, топ-менеджеров, чиновников, политиков: словом, людей, принимающих решения») являла собой ультралояльный сетевой ресурс, коллективного агитатора и пропагандиста, «опускалище» внутренних врагов России «и их западных хозяев». Владелец издания, известный тусовочный персонаж Славик Урюпин, начинал на рубеже тысячелетий как сетевой порнограф, но уже к 2006-му утвердился в образе ревностного государственника, столпа патриотической морали и воителя «оранжевой» крамолы. К тому моменту, как Гуря «сел» в «Респект» на аполитичную культурку, экспансия его нового биг-босса (ныне депутата Госдумы) давно перенеслась в оффлайн — среди прочего тоже в область, так сказать, искусства: Урюпин завел киностудию и звукозаписывающий лейбл.

Их рекламная политика славилась агрессивностью, а стилистика фильмов и групп — характерным сочетанием брутального пацанства и громогласной любви к родине. Среди сотрудничавших со Славиком продюсеров преобладали его друзья из числа полублатных-полусветских «менеджеров и топ-менеджеров», чей творческий продукт всегда поражал Леню постоянной, настырной и страшно агрессивной апелляцией к высшим ценностям и духовным абсолютам — столь же парадоксальной в устах жуликов, порнографов и гламур-точков, сколь (Леня чувствовал это) неслучайной. В итоге он пришел к довольно очевидному, в общем-то, выводу, что во времена полного исчезновения смыслов, сути и наполнения, времена безусловного торжества плана выражения над планом содержания нет ничего удобней для законченного циника, чем наглая словесная эксплуатация нравственного императива. Это-то и была готтентотская мораль девяностых, доведенная до логического завершения в нулевых, беспринципность тем более абсолютная, что требовала от других неукоснительного соблюдения принципов — произвольно трактуемых требующим, никогда, в свою очередь, ими не заморачивающимся. «Мне можно все, потому что я и те, кто со мной, это и есть родина, духовность, бог — а тебе по этой же самой причине нельзя ничего. А рискнешь залупнуться — по всем нравственным понятиям рога посшибаем, отшкворим паровозиком и пойдешь, петушара, трясти гребнем».

Это был совершенно закономерный итог процесса, совершавшегося на Лёниных глазах всю его сознательную жизнь — начавшегося некогда под столь же оглушительные и столь же фальшивые (как стало понятно слишком поздно) вопли о других, но тоже незыблемых ценностях.

— Ты же знаешь Игната Саяпина? — Гурвич, щурясь, рассматривал на свет стопку гайанского рома.

— Ну так мы с ним в «Отделе репортажа» работали, — напомнил Кирилл. — Но он уж больше года, как с канала ушел. У него собственная видеостудия сейчас, — криво ухмыльнулся. — Для вип-клиентуры.

Надо сказать, Кирилл плохо представлял себе Игната рядом с нынешними его клиентами из числа богатых и очень богатых. Саяпин до сих пор оставался личностью нетривиальной, а уж лет десять-пятнадцать назад в любую секунду горазд был учудить такое, что со статусом оператора федерального телеканала (а на них — разных — Игнат работал с начала девяностых) вязалось куда хуже, чем с его разбойной, вечно небритой кривоносой рожей. «Любая секунда» в данном случае не фигура речи: однажды он прямо во время съемок отпросился в туалет, ушел туда почему-то с камерой стоимостью тридцать штук долларов — и не вернулся. Ни в этот день, ни на следующий, ни через неделю — когда начальство, наконец, дозрело до заявы в милицию. Но Игнат не был бы собой, если бы пропал, в чем все были уверены, навсегда. Не прошло трех месяцев, как Саяпин объявился — и даже с камерой. Выяснилось, что все это время он снимал порнофильмы где-то в Прибалтике…