Укус ящерицы - Дэвид Хьюсон Страница 9

И все же кое-что от былой красоты еще сохранилось. Прежде всего святыня клана, ее храм, центр семейной жизни: просторная, с высоким потолком столовая, занимавшая большую часть первого этажа, наполненная неиссякаемым светом лагуны, с открытым видом на маяк Мурано, остров Сан-Микеле и набережную Фондаменте Нуова. Стекло Анджело изготовил сам, своими руками, и результатом многомесячного труда стала удивительная многооконная зеница, часть панелей которой отличалась необыкновенной чистотой и прозрачностью, другие же представляли собой искажающие линзы с множеством цветовых пятен, и все это, вместе взятое, соединялось в широкую, закругленную точку обзора, главный элемент фасада здания.

Анджело постоянно твердил, что хочет создать копию капитанской каюты средневековой венецианской боевой галеры, отдав таким образом дань прошлому семейства, хотя его предки в Кьодже никогда не строили ничего, кроме незатейливых рыбацких баркасов, бороздивших лишь прибрежные воды Адриатики. Лик его, строгий, твердый, с сокрытой в глубине черт безжалостной любовью, по-прежнему взирал на детей с большого портрета, висевшего над выложенным мрамором дорическим камином напротив того, что все они называли просто «окио» – глаз. В шестидесятые, когда Изола дельи Арканджели переживал пору расцвета, здесь нередко собирались знаменитости. Некоторых Рафаэла помнила до сих пор: Игоря Стравинского, ласково поглаживавшего ее по головке; Эзру Паунда, мрачного, угрюмого, молча сидевшего в углу с бокалом в руке и терпеливо выслушивавшего ее гаммы. Теперь оба лежали на кладбище Сан-Микеле среди горстки привилегированных, получивших право остаться там навсегда.

И все же при всей мировой славе бывавших здесь гостей лишь присутствие отца ощущалось постоянно. В этой комнате семья собиралась по три раза в день – поесть, поговорить, обсудить планы на будущее. На протяжении долгих лет – сорока семи с того дня, как Рафаэла появилась на свет – здесь замазывали трещины, организовывали союзы, налаживали связи, планировали браки, а один раз даже – прискорбный случай! – развод. Здесь же время от времени проводили что-то вроде собраний членов правления. При этом самим предприятием всегда управлял только один человек, и на собраниях все решал только один голос. Голос капо. Сначала Анджело, потом Микеле, старшего из сыновей, имя которого означало «подобный Богу», о чем он всегда помнил и не позволял забыть другим.

Когда финансовое состояние семьи пошатнулось и Рафаэлу, едва успевшую уехать на учебу в Париж, призвали домой, она в свободное время предпринимала кое-какие исторические изыскания. Многое в старательно создававшейся Анджело легенде оказалось мифом. На боевых галерах Венецианской республики никогда не было ничего лишнего и непрактичного, в том числе кормовых кают. Венеция всегда отличалась прагматизмом и рассудительностью. Корабли строили для того, чтобы ставить на них пушки, а не украшать их резными окнами с пышной бахромой и многоцветными ячеистыми, как глаз мухи, стеклами. Как всегда, Анджело Арканджело выдумывал, преувеличивал и изобретал. Красота, полагал он, прощает все, а напоминающий луковицу придаток к дому был необычайно красив. И вот теперь его дочь сидела на мягкой длинной скамье, встроенной в основание окна, поглаживая выцветшую бархатную обшивку и скользя взглядом по комнате.

На пристани еще работали пожарные – передвигали оборудование, сматывали длинные тяжелые шланги, загружали на катера ненужные инструменты. Сквозь щели ставней просачивался яркий утренний свет и с ним запах дыма. Рафаэла знала, что, выглянув в окно, увидит с полдюжины полицейских, бесцельно слоняющихся у мастерской за протянутой желтой оградительной лентой.

Она не знала, когда наберется смелости выйти из дома и взглянуть миру в лицо. Среди множества мифов, укоренившихся в семействе за последние несколько лет, был и такой: именно в этой смотрящей на лагуну комнате сохраняется истинная сила Арканджело, подлинный дух клана, неподвластный бедам, осаждающим остров со всех сторон. И пока все на острове рушилось и обращалось в прах, это место оставалось нетронутым и содержалось в чистоте, поддерживаемой теперь, после ухода слуг, самой Рафаэлой. Ухоженная, без единой пылинки на полированной мебели, комната служила символом того, чем они были когда-то и чем, не исключено, еще могли снова стать. Здесь она накрывала стол и подавала завтрак, обед и ужин, простую здоровую пищу: сдобные рогалики из булочной за мостом, жирную ласту с красным соусом из анчоусов и помидоров. На ужин – мясо, хотя и не обязательно самое лучшее. Иногда – рыбу, если ее удавалось найти по сходной цене.

Здесь, верила Рафаэла, они могли отсиживаться целую вечность.

Глядя на серую лагуну сквозь влажную пелену подступивших слез, она никак не могла сосредоточиться на чем-то одном: мысли ускользали, оставляя лишь обрывки. Воспоминания, картины прошлого мешались с деталями настоящего: как и где хоронить, кого уведомлять, чем платить… Слишком долго смерть не удостаивала семью своим визитом. После отца никто из близких не покидал этот мир. Да и он на самом деле не оставил их. Комната, в которой Анджело испустил последний вздох, пустовала до сих пор. Каждый день Рафаэла подметала пол, поправляла постель, раз в неделю меняла простыни. Так хотел Микеле. Так, по мнению капо, должно было быть. У изголовья пустой кровати, рядом с распятием, по-прежнему стояла фотография их матери, привлекательной усталой женщины. Она умерла, когда дочь была совсем еще крохой, и осталась для нее смутным воспоминанием о ком-то не вполне реальном, существовавшем только в мыслях тех, кто пережил ее, как вопросительный знак: почему они наслаждаются даром жизни, когда женщины, давшей им эту жизнь, уже нет?

Уже давно никто не думал и о семейной могиле. Слишком много было других забот, не всегда приятных и всегда насущных. И вот ночной сирокко принес в дом смерть, и она с небрежной жестокостью забрала с собой две жизни.

Дверь открылась, и в комнату торопливо вошел Микеле, за которым, как всегда, следовал Габриэль. Неожиданно для себя Рафаэла поняла, что видит их по-другому. Микеле был на двенадцать лет старше и всегда казался ей взрослым, но сейчас, пожалуй, впервые выглядел на свой настоящий возраст. Смерть Уриэля заставила Рафаэлу осознать то, что они так долго и упрямо старались не замечать: Арканджело тоже смертны. Случившееся как будто откинуло разделявший их занавес, явив при этом не близость, на которую она надеялась, а немалую дистанцию.

Перенесенный когда-то инсульт оставил морщинистый след на правой стороне лица Микеле. Невысокий, с редеющими, зализанными назад седыми волосами и «вдовьим пиком», он напоминал человека, неожиданно для себя вступившего в последнюю стадию жизненного пути. Внешне Микеле никогда не производил сильного впечатления, но стоило ему заговорить, как властность сама собой проступала в могучем звенящем голосе, даже если слушающий не знал ни венето, ни итальянского, ни французского, ни английского, ни немецкого, которыми владел этот человек. И вот он состарился.

Опустившись за полированный стол, Микеле раздраженно хлопнул ладонью по столу, не говоря ни слова проглотил кофе и лишь затем отломил кусок булки.

Севший рядом Габриэль молча потянулся за кофе и пастой. Рафаэла вытерла лицо рукавом старой хлопчатобумажной рубашки, еще раз посмотрела на лагуну и села по другую сторону стола, напротив братьев. Арканджело всегда ели вместе. Так было и так должно быть.