Вилла Пратьяхара - Катерина Кириченко Страница 89

Сквозь шум голосов начинает играть Элтон Джон. Что-то невероятно гомосексуально-романтическое, заунывное и протяжное. Жанна подталкивает послушного Арно к центру площадки, кладет голову ему на плечо и они начинают топтаться в медленном танце.

Кто-то берет меня за локоть и я оборачиваюсь.

— Денисов. Адвокат, — представляется мне улыбающийся розовощекий молодой человек. — Где ваш бокал?

Я пожимаю плечами.

Молодой человек отходит и вскоре возвращается со стаканом и початой бутылкой шампанского. Я разрешаю себе налить, и мы чокаемся.

— А это моя жена. Фотомодель. Бывшая, — кивает он на высокую блондинку в вечернем платье. — Зай! Кис, поди сюда, с девушкой познакомлю.

Фотомодель резко оборачивается, опасливо изучая меня с головы до ног. Но, вероятно, придя к выводу, что я не представляю никакой угрозы, подходит и выдавливает учтивую улыбку.

— Ольга.

Я киваю:

— Я знаю. Фотомодель.

— А как зовут нашу гостью? — интересуется адвокат, опять беря меня под локоть.

— Полина, — говорю я нехотя.

Второго слова («адвокат», «фотомодель»…) у меня, слава богу, нет. Я просто человек. Уставший, с еще слегка горящей от пощечины щекой.

— Говорят, ты здесь купила дом? — Денисов переходит на «ты».

Я опять киваю.

— А мы вот тоже думаем прикупить себе что-то. В Тае или в Доминиканской республике, ну или в Гоа на крайняк. Тусняк. Лафа. Хотя Гоа уже засрано нашим братом, не проехать, не пройти без русской речи — морщится мой новый знакомый. — Прикинь, кафе уже свои пооткрывали, пельмени лепят, борщи наворачивают! У меня один знакомый туда на днях полетел, так его, не поверишь, попросили привезти три килограмма гречки и мешок семечек! И курсы йоги у них там на русском проводятся, и курсы просветления.

Ольга соглашается и объясняет, что «русские везде так понаехали, никакого спаса, не знаешь, куда от них сунуться».

— Так вы же вроде сами русские? — спрашиваю я, не зная, как от них побыстрее отделаться.

Жанна продолжает танцевать с Арно. Элтон Джон закончил первую песню и тут же затянул вторую, не менее заунывную. Рука Арно придерживает Жанну за талию.

— Ну и что? Мы — нормальные русские. А кругом одно быдло, — говорит Денисов. — Провинция разбогатела, рабочий класс поехал заграницу, дорвался. Ты сама-то хоть из Москвы?

Я киваю.

— И мы тоже. Ну тогда ты нас понимаешь. Хочется ведь чего? Хочется ведь покоя! Тишины. Единения духа с природой. Йогой там заняться, тем, сем, ну типа, как его?.. ну духовным, короче. А то кругом же материализм, прям за горло душит.

Денисов хватает себя за красную шею и выразительно закатывает глаза, показывая, как именно его душит материализм. Его жена зевает и смотрит на часики на своем запястье. Украшенные бриллиантиками, ее Maurice Lacroix тянут на никак не меньше десяти тысяч долларов.

— Извините меня, — говорю я вскоре и направляюсь к «бывшей швейцарке».

Как всегда облаченная в свои цветные лохмотья и костяные бусы, с растрепанными седыми волосами и почему-то босиком, она оперлась о ресторанную балюстраду и деловито забивает косяк.

— Будешь? — предлагает она.

Я отрицательно качаю головой, но потом неожиданно передумываю:

— А, давайте.

Джоинт оказывается слабенький, как раз то, что надо. В горле немного пощипывает, но в целом от сделанных мной нескольких затяжек ничего почти не меняется, только мир вокруг становится чуть нежнее, как бы теплее. Воздух кажется мягче, обволакивает, словно дружеской рукой обнимая за плечи, ветер заботливо дует на мою щеку, все еще немного пульсирующую уже не болью, но обидой.

Молча передавая друг другу самокрутку, какое-то время мы стоим, поглядывая по сторонам. Контраст между горящим всеми огнями отелем и сырой пещерой, которую я покинула всего какой-нибудь час назад, поражает.

Кто-то начинает запускать самодельные тайские фейерверки. Небо разрывается резкими грубыми вспышками, от хлопков закладывает уши. Возбужденные пьяные голоса вокруг меня сливаются в один хор.

Что это, пародия на счастье или все эти люди и впрямь так беспечны, как выглядят?

Одна из петард вырывается из укрепленной в песке подставки и, неожиданно изменив траекторию, заскакивает в ресторан. Брызжа искрами и шипя, она опасно крутится по полу, разгоняя людей в стороны.

— Йё-хууу! Класс! — раздается чей-то гомерический хохот прямо у меня над ухом и я вздрагиваю. Вскоре его поддерживают еще несколько голосов. Ночь прорезает тонкий женский визг, потом опять мужской гогот.

Морщась, я осторожно пробираюсь сквозь толпу и выхожу на пляж. Ноги ведут меня в сторону от освещенного отелем участка, прочь, в темноту, где волны набрасываются на берег, оставляя после себя широкие ленты пены на мокром, присмиревшем песке. Покорно тлеет, догорая, брошенный людьми костер: коптит, уходя ввысь, тонкая серая струйка дыма. Небо густо усыпано крупными звездами, какие бывают лишь в тропиках. Господство ненавистной мне Венеры сегодня полностью вытеснено жирной, распухшей, довольной собою луной, округляющей бока и постепенно готовящейся к полнолунию.

Увлеченная звездами, я чуть не спотыкаюсь о замерший прямо у меня под ногами комок. Побеспокоенный мной, он шевелится, оживает и оказывается сидящей на песке парочкой. Я различаю оранжевую майку Сэма. Поджав под себя ноги, он ссутулился и сжимает в руке ладошку Барбары. Я удивляюсь, почему я всегда считала ее уродливой? Ее волосы распущены и длинными прядями ложатся на чуть полные плечи, на ней красивое светлое платье, а запястье отливает тонким серебряным браслетиком, узорно отражающим лунный свет. Никогда до сегодняшнего вечера я не видела, что бы она наряжалась или надевала какие-то украшения. Задрав голову, она смотрит на меня затравленно, почти испуганно: боится насмешки, злых слов, быть высмеянной. Мое сердце сжимается от сильного, внезапного приступа острого тепла, человеческой (или как раз нечеловеческой?) симпатии. Скороговоркой пробормотав извинения, я спешу отойти прочь.

Ну вот. У всех все сложилось. Я лишняя на этом празднике. Я сама не знаю, что хочу. Покоя? Вот и адвокат Денисов тоже, оказывается, ищет покоя. Даже в этом я не оригинальна. Похоже, хотеть покоя в наше время — то же самое, что хотеть денег или любви. Тема избитая и пошлая, одна я была не в курсе.

Я сажусь на песок. На глаза наворачиваются слезы. Ни от чего. Просто так. Я чувствую себя абсолютно потерянной, запутавшейся. На меня давит груз ответственности за решение, которое я приняла за Стаса. Что, если я ошибаюсь, кто дал мне право судить, тем более — осуждать? От беспомощности, от осознания невозможности видеть будущее и последствия своих поступков мне хочется плакать, — громко, зарыдать в голос, завыть по-русски, по-деревенски, как позволяют себе бабы на поминках, но слезы катятся по внутренней стороне моих щек, по их изнанке, наполняя рот горечью, но оставляя лицо абсолютно сухим, и только тощая тайская собака, тихонько пристроившаяся рядом, повиливает хвостом и смотрит на меня неожиданно печальными и мудрыми собачьими глазами.