Браво-Два-Ноль - Энди Макнаб Страница 81

Усилием воли я заставил себя сосредоточиться на более продуктивных размышлениях. Я еще раз мысленно повторил свою «легенду», стараясь вспомнить все то, о чем уже говорил. Хотелось надеяться, что Динджер говорит более или менее то же самое. Задача заключалась в том, чтобы продержаться как можно дольше, чтобы у нас на ПОБ смогли оценить степень ущерба. Наш большой начальник задает себе вопрос: «Что знают члены группы „Браво-два-ноль“?» Он должен будет прийти к выводу, что мы знали лишь свою боевую задачу и больше ничего, поэтому никого не сможем скомпрометировать. А все то, известное нам, что может повлиять на другие операции, придется заменить или отменить вовсе.

Нам нужно держаться своей «легенды». Обратной дороги нет.

Час спустя — а может быть, прошло только десять минут, — я по-прежнему находился в том же мучительно неудобном положении.

За дверью расхаживали люди, заглядывали в камеру, о чем-то переговаривались.

С точки зрения моего тела, это было затишье в сражении. Оно ни на что не жаловалось, пока меня нещадно метелили, однако сейчас, когда в физическом отношении со мной ничего не происходило, мой организм вопил, что он проголодался и хочет пить. О еде я особенно не беспокоился. Моему животу изрядно досталось, так что он все равно вряд ли смог бы ее принять. Первоочередной проблемой была вода. Мне очень-очень хотелось пить. Я умирал от жажды.

Послышался скрежет отпираемого навесного замка, лязг засова. Охранникам снова пришлось колотить по двери кулаками и ботинками, чтобы ее открыть. Сталь гудела и громыхала. Охранники пришли за мной. От чувства жажды не осталось и следа. Все заслонил страх.

Охранники вошли и, не сказав ни слова, подошли, схватили меня и подняли на ноги. Я их не видел, но чувствовал исходящий от них запах. Несмотря на свои раны, которые я всячески подчеркивал, я постарался сделать вид, будто помогаю охранникам, но обнаружил, что обманываю не их, а самого себя. Как оказалось, я уже давно миновал ту стадию, когда еще у меня получалось что-то разыгрывать. Я не мог стоять. Ноги отказывались меня слушаться.

Меня выволокли из камеры. Мы повернули направо и двинулись по какому-то коридору. Мои ноги безвольно волочились по полу; едва зажившие ссадины на пальцах тотчас же открылись снова. Мне было кое-что видно сквозь повязку на глазах. Я видел булыжник и кровавый след. Я увидел приближающуюся ступеньку, но споткнулся об нее, потому что не хотел показывать, что могу что-то видеть. Мне не хотелось, чтобы меня били сверх неизбежного.

На солнце было тепло. Я ощутил солнечные лучи лицом. Мы прошли по какой-то дорожке, задевая за живую изгородь. Поднялись на ступеньку, после чего снова наступила темнота. Длинный черный коридор, сырой, затхлый и холодный. Я различал шумы административного здания и шаги по линолеуму и каменным плитам. Повернув направо, мы вошли в комнату. Там тоже было холодно и сыро, но меня протащили мимо обособленных источников тепла. Правда, здесь не было и в помине уютного, приятного, вызывающего в памяти тетушку Нелл ощущения помещения, которое уже длительное время заливается теплом.

Меня толчком усадили на жесткий стул. В воздухе стоял обычный сильный запах парафина и табачного дыма, но на этот раз к нему примешивалась едкая вонь немытого человеческого тела. Я не мог определить, то ли это пахнут находящиеся в комнате люди, то ли запах оставил предыдущий пленник, побывавший здесь. Я попробовал было наклониться вперед, но меня схватили и вернули в прежнее положение.

В помещении было много народу. Люди шаркали ногами, кашляли, переговаривались вполголоса, и, похоже, все они располагались вдоль стен. Я слышал, как шипит керосиновая лампа. Не знаю, были ли окна зашторены, или же они вообще отсутствовали, но темноту в помещении рассеивал лишь тусклый свет ламп.

Я напряг мышцы и ждал. С минуту стояла тишина. Меня охватило беспокойство. Мы попали в серьезное место. Это реальный мир, и идиотов здесь нет.

В противоположном конце помещения зазвучал голос, обращенный ко мне. Очень приятный, пожилой, мягкий, каким дедушка разговаривает со своим любимым внуком.

— Энди, как ты себя чувствуешь?

— В общем ничего.

— Похоже, тебе здорово досталось. — Английский язык правильный, беглый, но с заметным акцентом. — Быть может, когда мы покончим с делами и достигнем взаимопонимания, тебе окажут медицинскую помощь.

— Я буду вам очень признателен. Благодарю вас. А что будет с моим товарищем?

Теперь мы находились в новом окружении, имели дело с новыми людьми. Если перед нами сейчас снова будут разыгрывать «доброго» следователя, может быть, меня накормят, окажут мне медицинскую помощь, окажут медицинскую помощь Динджеру. Быть может, мне удастся получить кое-какую информацию. Может быть даже, с меня снимут повязку и наручники — может быть, может быть, может быть. Даже если это продлится всего десять минут, все же подобное лучше, чем удар ботинком по яйцам. Если тебе что-то обещают, обязательно надо проверить, собираются ли выполнять эти обещания. Бери все, что можешь, пока есть возможность. Итак, вперед.

— Мы хотим лишь узнать, Энди, что ты делал на территории нашей страны.

Я снова повторил свой рассказ. Стараясь казаться испуганным и забитым.

— Я находился на борту вертолета в составе поисково-спасательной группы. Я санитар, я здесь не для того, чтобы кого-то убивать. Вертолет совершил аварийную посадку, произошло что-то экстренное, нам приказали быстро покинуть вертолет, после чего он просто снова поднялся в воздух. Я не знаю, сколько человек находилось на борту вертолета и сколько высадилось на землю. Вы должны понять, царило полное смятение. Все происходило ночью, никто не мог сказать, где находится офицер. Я думаю, он бросил нас и улетел на вертолете. Я понятия не имел, где нахожусь. Я просто бежал куда глаза глядят, перепуганный и сбитый с толку. Вот и все.

Последовала долгая пауза.

— Ты ведь понимаешь, Энди, не так ли, что тебя взяли в плен, а от военнопленных требуются определенные вещи?

— Я все понимаю и стараюсь как могу вам помочь.

— Нам нужно, чтобы ты кое-что подписал. Нам нужно получить твою подпись под некоторыми документами, чтобы затем отправить их в Красный Крест. Это часть процесса, необходимого для того, чтобы известить твоих родных о том, что ты здесь.

— Извините, но согласно Женевской конвенции я не должен ничего подписывать. Честное слово, я не понимаю, почему мне нужно что-то подписывать, потому что нас всегда учили никогда не делать ничего подобного.

— Энди, — голос стал еще более отеческим, — нам нужно помочь друг другу, ты же хочешь, чтобы дальше все пошло гладко.

— Да, конечно. Однако я ничего не знаю. Я уже сказал вам все, что знал.

— Право, мы должны помочь друг другу, в противном случае ситуация будет развиваться очень болезненно. Надеюсь, тебе ясно, что я под этим понимаю, да, Энди?

— Я вас прекрасно понимаю, но, честное слово, я ничего не знаю. Я рассказал вам все, что было мне известно. Больше я ничего не знаю.