Фрагменты прошлого - Меган Миранда Страница 8

Без фотографий стены смотрятся голыми. На них остались лишь кусочки липучки и тикающие над письменным столом часы. Последние представляют собой скорее футбольный сувенир, чем прибор для определения времени, поскольку на них трудно разобрать цифры. Комната выглядит точно так же, как в мое первое посещение, когда я поднялась сюда и Калеб назвал ее «бункером». Кажется, прошла вечность. Кажется, прошел миг. Целый год вместе, запечатленный в фотографиях.

Здесь мы начали отдаляться друг от друга. Здесь Калеб преградил мне дорогу в комнату, изгоняя из своей жизни. Здесь я отвернулась и ушла. Здесь он переоделся, взял ключи и в последний раз вышел из комнаты… Но сейчас мне необходима частичка Калеба. Я хочу найти его здесь, вспомнить таким, каким он был в те мгновения, когда у нас все было хорошо. И я знаю, что ищу. Темно-синий жесткий очечник, обычно лежавший на верхней полке стола. Однако я не нахожу его там. Его нет на привычном месте.

В том, как я бросаюсь на поиски одной-единственной вещи, сквозит какое-то отчаяние. Я ищу простенькие очки Калеба в черной оправе, с линзами, помутневшими из-за частого протирания подолом рубашки. Очки Калеб носил только дома, хотя порой жаловался, что от контактных линз у него устают глаза. Я вот думаю: возможно, в какие-то дни он и контактные линзы не надевал? Возможно, поэтому он что-то во мне не замечал, на что-то не обращал внимания? Мне нравится мысль, что поначалу было именно так. Что из-за близорукости он многого просто не видел.

Калеб ненавидел эти очки. Ненавидел носить их и ненавидел, когда его в них видели. Я застала его в этих очках, придя в «бункер» без предупреждения. Случилось это накануне рождественских каникул. Я запомнила это, поскольку Калеб до последнего дня корпел над рефератом по истории, ворча, что тот портит ему праздничное настроение. Я постучалась, но Калеб сидел в наушниках и не услышал стука. Осторожно приоткрыв дверь, я позвала его по имени – дала время отреагировать на мой приход. Калеб сидел за компьютером с открытым на столе учебником. В очках с толстой оправой, которые придавали ему одновременно и серьезный, и детский вид. Из наушников доносилась тихая музыка.

Он не сразу меня заметил, а когда увидел, развернул кресло и так резко сорвал с лица очки, словно я застукала его за чем-то крайне неловким – к примеру, ведением дневника. В этом мгновение и пришло понимание: я не просто увлечена им. И меня тянет к нему не только из-за его харизмы, улыбки и ощущения, что я желанна. В это мгновение я осознала свои чувства к нему. И чуть не призналась в них, уверенная, что Калебу и так все ясно по потрясенному выражению моего лица. Однако глаза у него заслезились, и он сказал:

– Я сейчас притворяюсь, что вижу тебя, но это не так.

– Ты меня совсем не видишь?

– Ну, я вижу твои очертания. – Он провел рукой в воздухе, изображая контуры моего тела, и у меня по спине пробежала дрожь. – Но не могу сказать, улыбаешься ты сейчас, насмехаешься или неприятно удивлена.

Я сделала шаг к нему.

– А теперь?

– Все еще ничего, – поморщился Калеб.

– Тогда почему бы тебе не вернуть на нос свои моднявые очки?

Он встал с кресла, вытянув ко мне руки, но я отступила в сторону, и он промахнулся. Я захохотала. Калеб обхватил меня за талию и притянул к себе.

– Поймал, – шепнул он, разглядывая мое лицо. Его губы растянулись в широкой улыбке. – Глаза устали от контактных линз. Очки я надеваю только в крайнем случае, – объяснил он.

– Так надень их.

– О нет, нет, нет. Ты не увидишь меня больше в этих очках, пока окончательно и бесповоротно не влюбишься в меня.

Я застыла в его руках, и Калеб, видимо, что-то почувствовал. Возможно, разгадал мои чувства. Его проницательность и недавняя уязвимость покорили меня. Дыхание Калеба коснулось моего лица. Губы нежно прижались к моим. Он не стал выуживать из меня признание и сам ничего не сказал. Отступил, нацепил на нос очки, в которых его глаза казались огромными и сияющими, и вернулся к работе над рефератом. Его признание я услышала позже тем вечером по дороге домой. Было уже темно. В машине работала печка, и я куталась в куртку, натянув на уши шапку.

– Знаешь, я ведь тоже тебя люблю, – произнес Калеб так, словно всю дорогу только и думал над этим. Слова, сказанные тихим голосом, повисли между нами.

– Тоже? – переспросила я.

– Да, тоже, – повторил он.

– Ты нарушил порядок фраз, – с улыбкой заметила я, трепеща всем телом.

– Но это не меняет их сути. – Калеб отстегнул ремень безопасности и наклонился ко мне.

За секунду до того, как его губы коснулись моих, я прошептала ему слова любви. Так, словно первая призналась ему в своих чувствах.

– Я это знал, – ответил он мне. И его улыбка согревала меня, пока я шла до двери своего дома тем зимним холодным вечером.

* * *

Я снова перебираю вещи в верхнем ящике стола, разыскивая очки. Их нет. Осматриваю поверхности комодов и брошенный в угол рюкзак – в нем лежат учебники с последнего учебного дня. Очки – та часть Калеба, которую позволялось видеть лишь мне. А теперь их нет. Они пропали.

Я не слышу шагов Ив на лестнице. Не чувствую ее, стоящую наверху. Не замечаю ее, пока не разворачиваюсь и не встречаюсь с ней глазами.

– Что ты ищешь, Джесса? – спрашивает она. Не грубо, но и не мягко. Ей больше ни к чему проявлять ко мне доброту.

– Я не могу найти его очки.

Но мама Калеба не понимает глубинного смысла моих слов. Не осознает значимость этой вещи. А во мне все еще теплится надежда на то, что происходящее – огромное недоразумение. И очки Калеба тому подтверждение. Они доказывают: мы упускаем что-то из вида. Что-то очевидное. И рано или поздно я в этом разберусь.

Ив не обращает внимания на мой ответ.